«Вестник Евразии».-2008.-№1(39).-С.203-241.

 

Сохранить невидимое? Дух места и архитектурная этика

(случай Ичери Шехер, Баку)*

 

Андрей Иванов

 

Андрей Владимирович Иванов - градостроитель,

магистр городского менеджмента и развития

(Университет Эразма Роттердамского, Роттердам, Нидерланды),

заместитель главного редактора журнала «Архитектурный вестник».

 

 

Здесь все улочки слепоглухонемые,

здесь двери не пронумерованы, без почтовых ящиков;

здесь даже квартальные мечети давно уже не подают голосов;

здесь улицы и дома озабочены чем-то незримым и неизречённым,

которое, возможно, и явится, и изречётся когда-нибудь за этим углом,

за вот тем поворотом, подтем застеклённым балконом,

заросшим виноградной листвой...

Но когда — и где ты будешь, уже будешь?

 

Афанасий Мамедов

 

Согласно древнеримскому поверью, каждая независимая сущность имеет свой дух, своего ангела-хранителя. Он дает жизнь людям и местам, сопровождает их от рождения до смерти, определяет их характер. Понятие «духа места» (genius loci) стало популярным в самых разных сферах зарубежной и отечественной культуры в 1970— 1980-х годах. В архитектуру оно пришло с критикой средовых результатов реализации рационалистических, функционалистских идей «современного движения» (Ле Корбюзье: «дом — машина для жилья»), с постмодернизмом и архитектурной феноменологией, с осознанием насущной потребности человека в атмосфере локальности, принадлежности определенному месту. Поддержание и/или формирование такой атмосферы требует от созидателя места особой профессиональной чуткости, тонких умений, терпения, фактически — собственного укоренения в создаваемый или преобразуемый фрагмент среды. Именно этих качеств недостает большинству субъектов современного архитектурно-градостроительного процесса — не только архитекторам, но и городским управленцам, строительным корпорациям и т. д. — и создаваемым ими местам. В результате мы живем во всё более и более «безместном» мире, что не может не восприниматься как серьезнейшая гуманитарная проблема[2]. Утрата внимания к духовным аспектам среды, к специфике множества особых локусов, из которых состоит мир, исторически объяснима, но неприемлема с точки зрения должной полноты человеческого существования. Один из самых известных и влиятельных адептов феноменологической традиции в архитектуре XX века К. Норберг-Шульц писал[3]:

 

«Древний человек воспринимал свою среду как состоящую из определённых отличительных качеств. В частности, он признавал, что величайшей экзистенциальной значимостью обладало согласие с духом местности, где протекала его жизнь. <...> По существу, современный человек долгое время полагал, что наука и технология освободили его от прямой зависимости от места <...>. Это убеждение оказалось иллюзией; загрязнение и средовой хаос неожиданно появились как пугающая Немезида и, в результате, проблема места вновь приобрела свою истинную значимость».

 

В статье рассматривается, как феномен genius loci учитывается (если учитывается) в международных хартиях по сохранению градостроительного наследия и в самой практике такого сохранения. К градостоительному наследию относят не столько отдельные архитектурные памятники (хотя, разумеется, и их тоже), сколько целые районы исторической застройки, целые поселения и культурные ландшафты. Деятельность по их сохранению, как никакая другая в архитектурной сфере, подвержена постоянной саморефлексии и «внутренней» регламентации посредством обобщения коллективного профессионального опыта. Результаты такого обобщения и фиксируются в хартиях по сохранению наследия — документах, вырабатываемых и периодически пересматриваемых международным сообществом специалистов по сохранению наследия, так называемых «консервационистов» (conservationists).

Более конкретно, автора интересует следующее.

1. Отражается ли дух места в универсальных и локальных методиках и, если да, то в какой степени.

2. Может ли внешний эксперт, «чужой» для объекта наследия, с которым он работает, почувствовать и определить дух этого объекта.

3. Что происходите духом места в ходе процессов, инициируемых извне и в основном движимых акторами, приходящими извне. Например, в ходе интенсивной коммерческой реконструкции места или развития в нём туризма.

4. Как внутренние по происхождению процессы забвения, утраты исторической памяти места, ветшания и подмены подлинной исторической субстанции влияютна духовные составляющие среды исторически ценных локусов.

5. Может ли данный аспект наследия стать существенным компонентом методологии и практики сохранения.

Для ответа на эти вопросы используются примеры современного городского сохранения — так называемой реконструкции — в пост-советских городах. (Замечу, что термин «реконструкция», в международной профессиональной среде однозначно понимаемый как «перестройка» — вид деятельности, в принципе не применимый к памятникам истории и культуры, — в отечественной архитектурно-градостроительной практике приобрёл амбивалентное значение. Реконструкцией называют у нас и тотальное преобразование исторических городов с полной заменой старой застройки, и замену подлинного памятника новоделом, и встречающееся гораздо реже бережное сохранение участков старой городской ткани.) Особое внимание уделяется Ичери Шехер — признанному объектом Всемирного наследия Внутреннему, или Старому городу-крепости сто­лицы Азербайджана Баку, где в 2006—2007 годах я участвовал в разработке IAMAPIntegrated Area Management Action Plan (Интегрированный план управления и действий на территории). Случай Ичери Шехер исследуется как весьма поучительный для осмысления в целом взаимосвязей компонентов в представленном ниже (рис. 1) ментальном четырехугольнике, а в частности — слабости и забвения четвёртого, последнего компонента.

Предполагаю, что однозначных ответов на поставленные вопросы быть не может. Для раскрытия проблемы нужны подходы множественные, разнообразные, неокончательные, ибо дух города априори многообразен из-за его гетерогенной природы. Ведь он «создаётся» в результате взаимодействия в историческом времени и пространстве множества «субъектов»: частных и коллективных восприятий, интенций, отношений, описаний, воспоминаний. Ичери Шехер и Баку находятся где-то между Европой и Азией, между западным либеральным и мусульманским авторитарным мирами, между индивидуализмом и трайбализмом, социализмом и капитализмом, богатством и бедностью и т. д. Соответственно природа основного объекта рассуждений амбивалентна. Добавим разнообразие жизней и смертей, связанных со старой городской средой, разнообразие образов, накладывающихся на материальную субстанцию исторически ценного места, разнообразие попыток сохранения наследия, потерпевших неудачу или имевших успех, — и получим ментальный контекст моих размышлений.

Ещё одно важное предуведомление: анализ большого корпуса известных философских и теоретических работ, посвященных проблемам genius loci[4], намеренно оставлен за рамками этой статьи, так как в ней я концентрируюсь не на теории, а на отношениях между методологическими подходами и реальными процессами сохранения.

 

Рис. 1. Квадрат сохранения градостроительного наследия

 

 

Статья состоит из трех разделов. Первый из них — об отражении (или неотражении) духовных ценностей места в постоянно расширяющемся корпусе хартий по сохранению городского наследия и в других официальных документах на ту же тему. Во втором — приводятся некоторые примеры из реальной практики сохранения, безразличной к духу места, и отдельные попытки автора, направленные на поднятие интереса к нему. В главном, третьем разделе рассказывается об IAMAP Ичери Шехера, рассматривается гипотетическая возможность разработки для этого объекта наследия другого проекта, более подходящего для понимания и сохранения духа места, и предлагается «эскиз» категориального аппарата, отвечавшего бы такому «духо-ориентированному» подходу к сохранению.

 

Хартии по сохранению наследия: есть ли в них место духу места?

 

В обеих «главных» хартиях по сохранению историко-культурного наследия — Венециан-ской и Вашингтонской — речь идет преимущественно о материальной стороне наследия; в них не содержится никаких отчётливых целеполагающих высказываний по поводу духовных аспектов памятников или мест наследия.

Так, в самом первом абзаце Венецианской хартии (1964) упомянуто, что «монументальные произведения, несущие духовные послания прошлого (здесь и далее выделено мной. — А.И.), остаются в современной жизни людей свидетелями вековых традиций. Человечество с каждым днем всё более осознаёт общечеловеческую ценность памятников, рассматривает их как общее наследие и перед лицом будущих поколений признаёт совместную ответственность за его сохранность. Оно считает себя обязанным передать памятники во всём богатстве их подлинности»[5]. Но далее этот нематериальный аспект наследия никак не раскрывается. В Вашингтонской хартии, принятой четверть века спустя, «духовный компонент» вообще упомянут лишь однажды. В ней говорится, что «ценности, которые подлежат сохранению, включают в себя исторический характер города, совокупность материальных и духовных элементов, определяющих его образ». Но в следующем далее перечне «элементов», пожалуй, лишь «различные функции города, приобретенные им на протяжении исторического развития»[6], можно условно соотнести с «духовными» составляющими наследия...

Аналогичным образом обошлись с духом места и в Нарском документе 1994 года, принятом в 1999 году[7]:

 

«Понимание подлинности культурного наследия зависит от его характера, культурного контекста и эволюции, большого количества источников информации. Последние могут содержать сведения о форме и замысле памятника, материалах и субстанции, его использовании и функции, о традициях и технологиях, местоположении и окружении, о его духе и выразительности, а также о других внутренних и внешних факторах. Обращение к этим источникам позволяет выявить в процессе исследования культурного наследия его особые художественные, исторические, социальные и научные параметры».

 

И здесь «дух» — лишь один из многих «факторов» памятника; познание его — посредством получения сведений из разных источников информации — включается в перечень условий понимания подлинности памятника, но ничего более подробного об этом «духе» не сказано.

Столь же дежурные упоминания встречаются и в более частных документах по сохранению наследия, например, в Белградской декларации 2004 года[8]:

 

«Мы осуждаем этническое насилие, ставшее причиной гибели людей и разрушения уникальных материальных, неосязаемых и моральных ценностей, принадлежавших всем общинам, сосуществующим на данной территории».

 

Однако в последующем тексте к «моральным ценностям» авторы не возвращаются.

Во многих документах духовная составляющая наследия не упоминается вовсе; в некоторых упоминается, но не является обязательным установлением при сохранении.

Один из документов, наиболее близких к нашему кругу тем, — это Хартия по построенному вернакулярному наследию (Charter on the Built Vernacular Heritage), ратифицированная в 1999 году 12-й Генеральной ассамблеей ИКОМОС[9] в Мехико. Под «вернакулярным» в данном случае понимается целостное (не отдельные памятники!) наследие традиционной архитектуры — «народной» или «диалектной», то есть такой, которая либо вообще не повторяется за пределами ограниченной территории, либо повторяется в нескольких местах, но в виде выраженных инвариантов общей архитектурной традиции. В Хартии, посвященной этому наследию, о духе места прямо тоже не сказано, зато появляется несколько важных для нас понятий: «культурная идентичность сообщества»; его «традиционный характер»; «неосязаемые ассоциации», связанные с физической тканью зданий. Вот только при переходе к рекомендациям по практическому сохранению авторы всецело уповают лишь на сохранившиеся этические принципы сообществ[10]:

 

«Адаптация и повторное использование вернакулярных построек должны выполняться в манере, сообразной с целостностью характера и формы постройки и в то же время совместимой с приемлемыми стандартами жизни. Где не было никакого перерыва в использовании вернакулярных форм, там инструментом вмешательства может послужить кодекс этики, действенный в пределах сообщества».

 

Но мы знаем, что традиционная поведенческая этика разрушается в очень многих исторических поселениях. В современных городах, особенно в больших, под вопросом само наличие местных сообществ, что уж тут говорить о всеми разделяемой этике! Могут ли быть эффективными такие этические принципы в ходе реальных процессов реконструкции исторических территорий, инициируемых, как правило, как раз из-за пределов поселенческой среды?

Иногда, когда довлеющие «физические» компоненты нужно дополнить чем-то «нематериальным», в перечнях факторов, составляющих, аспектов ценностей наследия появляются даже такие понятия, как «ассоциативные связи»[11]:

 

«Как таковые, защита и сохранение исторического городского ландшафта включают охраняемые индивидуальные памятники, а также ансамбли и существенные связи между ними — физические, функциональные и визуальные, материальные и ассоциативные — с историческими типологиями и морфологиями».

 

Но надо честно признать: довольно часто и «ассоциативные связи», и другие интересующие нас понятия вводятся просто для красного словца. Этим грешит и процитированный выше Венский меморандум — важный документ, подытоживающий 40-летние поиски в сфере методологии сохранения наследия. Вот ещё одно тому доказательство[12]:

 

«Принимая во внимание эмоциональную взаимосвязь между человеком и его средой, его ощущением места, чрезвычайно важно гарантировать городское средовое качество жизни; оно должно стать весомым вкладом в экономический расцвет города, в его социальную и культурную жизнеспособность».

 

Увы, «городское средовое качество жизни» понимается сегодня преимущественно с точки зрения общества потребления, достижение этого качества может привести (и приводит) к результатам, прямо противоположным расчётам сохранить genius loci.

Неудовлетворённость хартиями, нарастающая сегодня среди консервационистов, объясняется не только тем, что хартии не охватывают духовного аспекта наследия либо делают это сугубо формально, но и стилистическими разногласиями между отдельными группами профессионалов. Например, в случае INTBAU[13] — организации, которая провела недавно специальную конференцию, посвященную возможностям дополнения Венецианской хартии актуальными смыслами, это разногласия между приверженцами классицистических направлений в архитектуре и модернистами[14]. И в любом случае редкие эксперты говорят о необходимости сущностно расширить понимание культурно ценного места. Так, канадский архитектор Дж. Смит (Julian Smith) оценивает Венский меморандум как документ, отразивший, пусть только в постановке проблемы, наметившийся переход от модернистской парадигмы в сохранении наследия — к постмодернистской, от одержимости объектом-зданием—к вниманию к ритуалу, от визуальной оценки городского ландшафта извне — к его переживанию изнутри и к анализу отношений между объектами, то есть к «экологии ландшафта». В перспективе это ведёт к появлению понятий «смысл места» и «смысл идентичности». Беда только в том, что «мы всё ещё находимся в самом начале пути, ведущего к пониманию и описанию городского ландшафта как ландшафта воображения. <...> Его (городской ландшафт. — А.И.) должно оценивать, исходя из установок данной культуры, понима­ния местных ритуалов...»[15].

Напрашивается вывод: хартии о материальном наследии представляют собой документы, основанные на позитивистской идеологии. Можно даже сказать, что, несмотря на использование «ландшафтных» понятий, это идеология архитектуроцентристская. Совокупная ценность места (памятника) определяется ею как сумма исчисляемых (с помощью различных наук и соответствующих методов) верифицируемых ценностей; компоненты наследия материальны, видимы, могут быть описаны[16]:

 

«Исторический городской ландшафт складывается из застройки и иных связанных с данным местом материальных отражений нынешней и прошлой социальной жизни. Он составлен из характерных элементов, в число которых входят образцы землепользования и организации пространства, видимые отношения между объектами, топография и почвы, растительность и все элементы технической инфраструктуры, включая маломасштабные объекты и строительные детали (бордюрный камень, вымостка, дренажные желоба, уличные лампы и т. д.)».

 

В случае же строительных вмешательств, добавления в историческую среду чего-то нового значение имеют пространство, пропорции, масштаб, объёмы и высота новых зданий, формы крыш, размеры земельных участков, элементы городского дизайна и т. д.

Кто спорит, всё это очень важно. Но в этих ли предметных элементах таится суть сохраняемого объекта?

Казалось бы, принятая ЮНЕСКО в 2003 году Международная конвенция об охране нематериального культурного наследия могла бы как-то обозначить внимание к духу места. Но в ней «нематериальное культурное наследие» привычно локализуется в таких областях, как «устные традиции и формы выражения, включая язык в качестве носителя нематериального культурного наследия; исполнительские искусства; обряды и празднества; знания и обычаи, относящиеся к природе и вселенной; навыки и умения, связанные с традиционными ремеслами»[17].

Получается, что genius loci попадает в промежуток между наследием материальным и нематериальным; что он не включается в перечень предметов, детально описываемых хартиями; что в итоге действие хартий на него не распространяется. Происходит это, как представляется, не только из-за нечуткости авторов хартий, но и, так сказать, по его собственной вине, из-за того, что он амбивалентен, постоянно ускользает, с трудом поддаётся какой-либо категоризации[18]. Он словно стремится подтвердить слова Микеланджело Антониони[19]:

 

«Мир и реальность, в которых мы живем, невидимы, и лишь потому мы довольствуемся тем, что видим».

 

После штудирования хартий мы вправе задаться вопросом, а надо ли (и можно ли) вообще охранять и сохранять эту невидимую душу объекта наследия?

Египетская мумия в музее, вроде бы, прекрасно сохраняется. Но её смыслы утрачены, уже почти никто не знает, что она значила для древних египтян. Что же говорить о смыслах, особенно ушедших, такого сложного социально-пространственно-временного организма, как город? Представим, например, что нам нужно сохранить самый старый фрагмент исторического ядра Рио-де-Жанейро, где именно «дух места», судя по текстам бразильских авторов, является важнейшей составляющей идентичности города. Какое значение тут могут иметь нематериальные элементы наследия, видно из нижеследующего фрагмента[20]:

 

«Говоря "кариока", мы имеем в виду всех тех, кто родился в этом городе... а также всех, кто родился в любой другой точке мира, но живет здесь и ассоциирует себя с "jeito" (не поддающимся описанию духом города), стал частью города и придаёт ему ещё большую самобытность. <... > Под "jeito" мы подразумеваем граничащее с мазохизмом нежелание принимать себя всерьёз, сочетание скуки и насмешливости, которое нас охватывает перед лицом любой власти, и не в последнюю очередь — "joie de vivre", как французы называют жизнелюбие, игнорирующее любые разумные доводы».

 

Чем будет сохранённая материальная субстанция этого места без «jeito», без огненного карнавала в душах и поведении обитателей? Но вот возможна ли некая «Хартия сохранения jeito», и будет ли она выполнима? И, если представить себе нечто столь же важное для определенного места, как «jeito» для Рио и его жителей, но, в отличие от Рио, утраченное, по тем или иным причинам уходящее из данного места, — как тогда сохранить это место?

Дух места трудно уловить, он едва ли поддаётся научным определениям, тем более проблематично планировать и регламентировать его сохранение. Мы и материальную-то субстанцию наследия толком сохранить не можем... Но служат ли все эти причины достаточным основанием для того, чтобы полностью его игнорировать в практике сохранения?

 

Апелляции к духу места: опыт автора

 

В странах — наследницах СССР хартии номинально признаны, но реально не исполняются даже в их «материальной» части. Например, в Венецианской хартии утверждается[21]:

 

«Реставрация прекращается там, где начинается гипотеза; что же касается предположительного восстановления, то любая работа по дополнению, сочтённая необходимой по эстетическим или техническим причинам, должна зависеть от архитектурной композиции и нести на себе печать нашего времени. <...> Наслоения разных эпох, привнесённые в архитектуру памятника, должны быть сохранены...»

 

Теперь возьмём свежий пример — недавнюю реконструкцию Михайловского Златоверхого монастыря в Киеве. В ходе её не следовали требованиям Венецианской хартии, а лишь имитировали такое следование путём «углубления» материальных слоев при воссоздании древнего храма, полностью разрушенного в советское время. Реставрация дворцово-паркового ансамбля Царицыно в Москве — ещё один недавний пример столь же свободного отношения к повсеместно признанным принципам. В действительности это дорогостоящая реконструкция никогда не существовавшей реальности. Ведь основой для проектного решения послужил один из первоначальных, не пошедших в дело, эскизов архитектора М. Казакова[22], а дворцы, увенчанные сегодня помпезными псевдоготическими кровлями, никогда не были завершены, но именно как руины на протяжении двух столетий являлись для многих москвичей символическим фокусом этого прежде романтического места.

Несогласие с практикой сохранения наследия, полной подобных примеров, побудило меня предпринять несколько попыток определения, «фиксации» и акцентирования нематериальных компонентов градостроительного наследия тех объектов, с которыми мне доводилось работать.

Попытка первая: предложения по символическому воссозданию исторического центра Чебоксар. В конце 1970-х — начале 1980-х годов в связи с предполагавшимся затоплением части территории этого города водами Чебоксарского водохранилища было полностью снесено ядро исторического центра — с храмами, площадями, парками, ценной гражданской застройкой. Всего было «зачищено» более 60 га, или почти половина освоенной к началу XX века городской территории. Однако из-за понижения проектных отметок водохранилища затопления так и не состоялось. Пятнадцать лет на месте старого центра зияло полуболото-полукотлован. Так называемый Чебоксарский залив был оконтурен дамбой и заполнен водой только в июне 1996 года в канун сдвоенного праздника — Дня Чувашской государственности и 60-летия местной епархии. К тому же празднику было приурочено завершение «Концепции возрождения исторической части г. Чебоксары»[23], в подготовке которой я участвовал. На берегу залива, на краю Красной площади, то есть на границе сохранившейся части центра (с застройкой в основном 1950-х и последующих лет) и снесённой и затопленной его части, было предложено создать музейный комплекс «Старые Чебоксары». Комплекс воспроизводил бы — в масштабе 1:10, но по возможности точно — историческую застройку и планировку затопленной части города по состоянию на начало XX века. Будь такой музей построен, возможным стало бы исторически достоверное восприятия родного города его жителями. Пожилые люди могли бы находить в нём любимые места, вплоть до собственных домов, молодёжь знакомилась бы с городом предков, с былыми традициями организации городской жизни. В конечном счёте результатом строительства музея могло бы стать создание метафоры утраченного, отчасти компенсирующей средовые потери на ментальном уровне, — символическое воссоздание духа места[24]. Однако за 12 лет, прошедших со времени разработки этого предложения, в Чебоксарах так ничего и не сделано для воссоздания памяти об уничтоженном городе. «Ядром исторического центра»[25] теперь уверенно называют его периферию — так называемый западный косогор или самую древнюю часть города, оказавшуюся к началу XX века на окраине центра.

Попытка вторая: включение в Муниципальный атлас города Пушкина специальной главы, посвященной духу Царского Села. В целом атлас выполнен в рамках рациональной позитивистской идеологии градостроительного анализа и картирования (датская система SAVE[26]). Причины же включения «поэтики Царского Села — Пушкина» в число выделяемых в атласе «доминирующих свойств территории» очевидны. Невозможно не учитывать особую роль Царского Села в русской культуре как «города муз»: парковые царскосельские ландшафты вдохновляли многих знаменитых русских поэтов. Не менее важно и качество недооцениваемой обычно «повседневной» среды исторической части города: она обладает собственной поэтикой и символически взаимодействуете парками. Однако поэтика города — качество трудноуловимое; ещё труднее отразить её в тексте или графически; поэтому было решено попытаться её передать в серии визуальных образов городской среды[27]:

 

«Игра света и тени, смена времен года, сезонной палитры и настроения... Сочетание, переплетение, столкновение архитектуры и природы в парковых и городских ландшафтах... Таинственность руин, подлинных и мнимых... Пустота и заполненность городских пространств людьми и знаками прошлого и настоящего...»

 

Соответственно была выбрана форма фотоколлажа как наиболее подходящая для достижения цели — воспроизведения поэтического содержания городской среды. Той же цели служит глава атласа, посвященная «городским деталям»[28]; одни из них живут очень долго, другие сменяются по несколько раз на протяжении жизни одного поколения и поэтому очень уязвимы; но все они — фрагменты зданий, элементы городского благоустройства и оформления, информационные знаки, редкие природные объекты и др. — придают среде неповторимое обаяние. В целом же «царскосельские» страницы Атласа вдохновлены романтической надеждой на то, что читатели почувствуют поэтику места и будут руководствоваться ею не только в восприятии города, но и в связанной с ним деятельности. По сути, это та же надежда, что питала и авторов цитированных выше хартий недавнего времени. Вот только поверить в её осуществление на практике чрезвычайно трудно...

Попытка третья: почтовый опрос в ходе разработки Федеральной целевой программы «Возрождение Ростова Великого». Программа была нацелена на комплексную ревитализацию исторической среды и сконцентрирована на её материальных компонентах. Предполагались реставрация ансамблей и отдельных памятников, модернизация исторической застройки, реабилитация природных ландшафтов и т. д. Для выявления особенностей реального использования жителями публичных пространств, их отношения к памятникам архитектуры и истории был проведён социологический опрос[29]. Но всё равно оставалось ощущение, что нечто важное для понимания ростовского сре-дового феномена остаётся нераскрытым. Оно и побудило меня просить жителей принять участие в почтовом опросе, посвященном недавнему прошлому города, 1950—1980-м годам, времени их детства и юношества. Полученные тогда письма-воспоминания содержали описания повседневной городской жизни, детских игр в городском пространстве, рассказывали об изменениях городских традиций, поведения горожан. Фактически они передавали весьма тонкие, интимные отношения между людьми и их окружением, учёт которых, по моему мнению, не менее существен при разработке стратегии ревитализации, чем реставрация признанных памятников[30]. Но это «местное знание» так и не попало в официальные документы, да и сама Федеральная программа не была доведена до стадии утверждения.

Попытка четвёртая: разработка Правил землепользования и застройки для города Каракола (бывшего Пржевальска). В 2003—2004 годах в рамках поддержанного Агентством США по международному развитию (USAID) проекта «Земельная реформа Кыргызстана» удалось осуществить углублённый анализ исторической части этого бывшего колониального форпоста Российской империи на её центрально-азиатской границе с Китаем, ныне — административного центра удалённой Иссык-кульской области Кыргызстана. Визуальное наблюдение, изучение музейных и библиографических источников, вовлечённость в социальную жизнь города в ходе полевых визитов — всё это позволило мне выявить некоторые важные черты местного наследия, быстро исчезающие в новых условиях[31], и определить городские ареалы, где такие черты сконцентрированы. Затем эти ареалы были включены в Правила землепользования со статусом особых правовых зон, на которые распространяются чётко прописанные функциональные и пространственные ограничения строительной деятельности. В свою очередь, Правила, после их утверждения городским советом (кенешем), получили статус местного нормативно-законодательного акта[32]. Помогла акцентировать исчезающий дух этого места и книга, во многом напоминающая упомянутый выше Атлас. В ней рассказывается о градостроительном и архитектурном наследии Каракола, о социальных основаниях формирования уникальной среды этого города[33].

Я далёк от переоценки этих скромных попыток. Но надеюсь, что все они отвечают основной тенденции современного консервационизма — «движения от визуально воспринимаемых объектов и языка визуальной грамотности (объёмы, формы, масштаб и т. д.) через экологический подход, который сочетает физические и ассоциативные ценности, <...> к исторической среде, понимаемой как место для ритуального и гуманистического опыта»[34].

 

Случай Ичери Шехер

 

Пока консервационисты уточняют дефиниции и подходы, дух места уходит из многих исторически ценных урбанистических объектов.

Рассмотрим эту ситуацию подробнее на примере Ичери Шехер — Старого города Баку. Этотсредневековый город, построенный на холме близ береговой линии Каспийского моря и окружённый толстыми крепостными стенами, играл множество ролей на протяжении его долгой истории. Столица государства Ширваншахов в XII веке, Баку был важным торговым центром на Шёлковом пути. Расцвет города пришелся на XIVXV века, после чего он пришёл в относительный упадок, то переходя от турок к персам и обратно, то участвуя в междоусобных войнах мелких ханств, образовывавшихся на территории Азербайджана. В 1806 году Баку был присоединён к России, в 1859 — стал центром губернии, а затем благодаря открытию месторождений нефти и нефтяному буму, начавшемуся в 1870-х, — преуспевающим экономическим центром. Население его выросло с 13,8 тыс. человек в 1860 году до 208 тыс. в 1903 году[35] и 1 750 тыс. — в 1989, когда, по данным последней Всесоюзной переписи населения, Баку был пятым по численности жителей городом СССР[36].

Из-за выхода города по мере его разрастания за старые крепостные стены традиционная роль Ичери Шехер значительно изменилась. Коммерческие функции отошли к новому городскому центру, построенному в европейской манере, крепость же сделалась небольшим традиционным жилым районом, окруженным современными оживлёнными кварталами[37]

Градостроительное наследие учреждённого ещё в советское время историко-культурного заповедника «Ичери Шехер» является важнейшим компонентом азербайджанской истории и культурной идентичности[38]. В 2000 году по предложению Министерства культуры Азербайджана Ичери Шехер, номинированный как «Крепостной (старый) город с дворцом Ширваншахов и Девичьей Башней», был включен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО. Однако в постсоветские, особенно в 2000-е годы, Баку в целом и Ичери Шехер в частности претерпели драматические изменения (рис. 3). Город, ещё недавно интернациональный и мультикультурный, становится моноэтничным и теряет, говоря словами Б. Рубла[39], свой «социальный капитал разнообразия». Сотни тысяч коренных горожан разных национальностей — носителей уникальной бакинской городской культуры — разъехались по миру, город наводнили карабахские беженцы, переселенцы из Армении и выходцы из азербайджанских сел. Вообще-то процесс рурализации / провинциализации распространился на большинство столиц новых независимых государств Закавказья и Центральной Азии. Но в Баку он ещё совпал со строительным бумом, вызванным второй нефтяной лихорадкой: десятки высоток дырявят историческую ткань городского центра в непосредственной близости от Старого города, а в нём самом происходят многочисленные разрушения и появляются постройки, по формам и стилю часто с ним несовместимые (рис. 4). В конце концов из-за серьёзных угроз, вызванных несоответствующими изменениями среды и недостатками государственной политики сохранения наследия, Комитет всемирного наследия ЮНЕСКО на его 27-й сессии в Париже в 2003 году включил Ичери Шехер в «черный» список Всемирного наследия под угрозой.

В целях исправления ситуации азербайджанские власти решили разработать план управления Ичери Шехер как часть уже реализовы-вавшегося по кредиту Всемирного банка Проекта по сохранению культурного наследия Азербайджана. Ответственное за выполнение этого проекта подразделение Министерства культуры и туризма провело в начале 2006 года международный тендер на подготовку плана управления Старого города. Победителем стал консорциум, образованный Институтом международного городского развития (Institute for International Urban Development) в Кембридже (США, штат Массачусетс) и датской фирмой «Alstrup and Avnby Architects ApS». С августа 2006 по апрель 2007 года творческий коллектив, состоявший из экспертов из США (руководитель проекта проф. Ф. Вижье и др.), Дании (Ф. Авнбю и др.), Литвы (П. Куликаускас) и России (автор статьи), подготовил для Ичери Шехер как объекта Всемирного наследия Интегрированный план по управлению территорией (IAMAP). IAMAP. План содержит предложения по институциональной структуре вновь созданной Администрации Государственного исторического и архитектурного заповедника Ичери Шехер и определяет технические обязанности этой организации. Он устанавливает руководящие принципы стратегии сохранения и развития Старого города, систему необходимых ключевых стратегических вмешательств (рис. 5) и принципы контроля за строительными процессами, которые должны обеспечить сохранение исторически сложившейся целостности места. Предложены финансовая структура деятельности новой Администрации Ичери Шехер и механизмы участия граждан в процессе принятия решений, сформулирована долгосрочная стратегия сохранения Ичери Шехер вместе с его окружением (расширяемой буферной зоной объекта Всемирного наследия), которая должна защитить Старый город от давления внешнего развития, поддерживать его целостность как комплексной интегрированной единицы городской ткани. В IAMAP также включены многочисленные аналитические материалы, результаты интервьюирования представителей ключевых субъектов развития территории (stakeholders), предложения по техническим регламентам реконструкции и реставрации, которые, с точки зрения авторов, целесообразно принять для упорядочения процессов сохранения и развития Ичери Шехер[40].

План был высоко оценен совместной миссией ЮНЕСКО и ИКОМОС в Баку в марте 2007 года как «стратегическое руководство по управлению процессами сохранения не только для Старого города, но и для буферной зоны и более широкого пояса застройки конца XIX — начала XX в.», и как документ, который «нуждается в осуществлении»[41]. В сентябре 2007 года он был представлен руководителям Баку и Азербайджана, и те обещали оказывать плану полную поддержку при его реализации. Но почему-то тревожит ощущение, что в самую суть, в сердцевину Ичери Шехер мы так и не проникли. И если у этого ощущения есть хоть какие-то реальные основания, значит, возможен был иной проект?

«Иной проект»? Переосмысливая IAMAP, понимаешь: он был создан в рамках рационального, материалистического, позитивистского, нормативного подхода, ориентированного на точное следование законам. Иными словами — в соответствии с «западным образом мыслей». Подсознательное восприятие ситуации было примерно таким: «Мы пришли в довольно странное место, с серьёзными недостатками в управлении, неким сумбуром в головах обитателей, недоцивилизованностью... Но мы-то умны, мы знаем, как и что надо делать, ибо нам известны примеры успешного решения проблем, подобных бакинским. Кроме того, по контракту мы просто должны предложить что-то позитивное»[42].

Возможно, выполненная нами работа и заслуживает достаточно высокой оценки по международным критериям (4+?). Но сейчас мне кажется, что стоило стремиться к чему-то большему, скажем, к «шестёрке» по 5-балльной шкале. По крайней мере, мечтать об этом. Стараться выйти за пределы рационального, преодолеть границы обще­принятого, апробированного. И, вероятно, этого можно было бы достичь, если бы мы с самого начала рассматривали и обдумывали не только техническую и политическую ситуацию, но и метафизическую природу Старого города.

Цитата из «Луизианского манифеста» — неожиданно тонкого документа, написанного Жаном Нувелем[43] одним из так называемых звёздных архитекторов или архитекторов-звёзд (starchitectors)[44] — послужит дополнительным мостиком к послепроектной рефлексии по поводу IAMAP[45]:

 

«Архитектор не может быть уверен в том, что его работа окончена, до тех пор, пока не поскользнется и покатится

от созидания к модификации,

от утверждения к намеку,

от нагромождения к встраиванию,

от строительства к просачиванию,

от навязывания к наслаиванию,

от четкости к неопределённости,

от добавления к отклонению,

от каллиграфии к гравировке, стиранию...»

 

Мы сделали IAMAP, но я не уверен, что эта работа закончена... по крайней мере, в моих мыслях.

Что есть всемирное наследие, World Heritage? Или, менее пафосно, просто наследие — то, что мы хотели бы сохранить для себя и передать потомкам? Что именно — предмет сохранения? Камни? Башня, дворец, стена? Оболочки, формы, материальные следы прошедшего? Или (а, может быть — и?): свет в окнах, отблески мозаик в парадных, бормотание фонтанчиков в тесных двориках, создающих ауру Старого Баку, к которой, если повезет, можно «прикоснуться», которую можно почувствовать однажды вечером, на закате в последних косых лучах солнышка на стенах домов улицы Кичик Гала, оживляющих их неказистую, простую раскраску: грязно-розовый — серо-жёлтый — серый... Взгляд из Крепости, от крепостной стены с той же Кичик Гала, на море, связывающий две метафизические субстанции: Море и Город... Отношение между стихиями, уловленное этим твоим случайным взглядом (ведь ты — чужак здесь), но подспудно пронизывающее, вероятно, всю жизнь обитателей Ичери Шехер... И что-то ещё, не ухваченное, таинственное, то, что есть только здесь, только в этом — единственном в мире — месте?

А что, если именно эти и им подобные плохо поддающиеся описанию нематериальные черты места и есть квинтэссенция его ценности? Надо ли их «сохранять», «спасать»? Или — просто позволить жить, а может быть, умирать тому, что неизбежно умрёт? Позволить, принимая реальность: если что-то и выживет здесь, то вовсе не благодаря «менеджерским» усилиям «чужих», а лишь благодаря «генетическому коду» места и «своим» людям — старым и новым обитателям Ичери Шехер. Здесь ещё одно высказывание кажется уместным[46]: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит...»

Жизнь и смерть — такой могла быть одна из главных тем «иного проекта». А мы исходили из рационального западного представления о том, что жизнь априори лучше смерти, что смерть или её симптомы преодолимы в результате мыслительных усилий и затем в практическом следовании полученным выводам... А будь мы более чувствительны, мы, быть может, услышали бы голоса этого места. «Не надо нас оживлять», «оставьте в покое» и даже «идите прочь!», — взывают застенная тишина, щербатые базальтовые тротуары, облупленные двери, рыжие помойные кошки...[47]

Кичик Гала подобна «Набережной Неисцелимых» Бродского, Ичери Шехер — «городу воспоминаний» Орхана Памука... Непознанный, таинственный Старый город — мы только начали постигать его алфавит. И как далеки ещё от возможности читать его книгу!

Максимально учитывая и используя сложившиеся непростые условия, мы сделали логичные, абстрактно правильные предложения, как «улучшить ситуацию», «включить Ичери Шехер в функционирование городского центра», «оживить» его, «поднять статус»[48]... Но не оказываются ли относительно настоящего Старого города эти предложения в какой-то посторонней ему, параллельной плоскости и не станут ли они именно поэтому смертоносными для остатков духа Ичери Шехер (в гипотетическом случае их воплощения в жизнь, конечно)? Приходится говорить метафорами, прибегать к парадоксам: в Ичери Шехер действительно перепутаны жизнь и смерть. Активные новые вторжения в его ткань, все эти офисы зарубежных фирм, посольства и т. д. привели к омертвлению целых её кусков. А те забытые, нетронутые пока участки, что могут показаться почти заброшенными, — они-то как раз и живут: там дети играют в мяч на асфальте, мужчины беседуюту овощной лавчонки...

Приведу слова нашего бакинского друга таксиста Тофика:

 

«Раньше наш город был другим. А сейчас, когда показывают по ТВ города Пакистана, Индии, я всё больше узнаю в них нынешний Баку. Возможно, мы возвращаемся к себе? К нашей восточной природе? Кто знает, может, это и хорошо?»

 

Наверное, так думает не он один. Страна ищет себя, возможно, впервые в своей истории. Но тогда, если где-то и есть «азербайджанский город», то это полуживой Ичери Шехер, не настолько пока изменённый новым азиатским урбанизмом, как другие части Баку.

Напомню, что уже в начале XX века Баку был городом с двухполюсной структурой[49]:

 

«Передо мной лежали, по сути дела, не один, а два города, сросшиеся, как орех.

Скорлупой был внешний город, лежащий по другую сторону внешней крепостной стены. Улицы в том городе были широкие, дома — высокие, а люди — алчные и суетливые. Главным в жизни того города была нефть, добываемая в нашей степи. Именно она приносила основной доход. Во внешнем городе были театры, школы, больницы, библиотеки, полицейские, красивые женщины с обнажёнными плечами. Если там стреляли, то только из-за денег. Граница между Европой и Азией тоже проходила по внешнему городу. <...> А по эту сторону крепостных стен улицы были узкими и кривыми, как восточный кинжал. Если там, за крепостной стеной, в небо вонзались вышки нефтяных промыслов Нобеля, то здесь — в пушистые облака возносились минареты мечетей».

 

При этом, если судить по динамике изменений, полюс прошлого представлялся обречённым на исчезновение. Но старая Азия каким-то странным образом устояла в стенах Ичери Шехер, несмотря на все перипетии советского периода. И сейчас, может быть, борьба в Баку идет уже не только между «Азией» и «Европой», но и между «старой» и «новой» Азиями?

Из-за своей пространственной обособленности и (соблюдавшегося!) заповедного статуса в советский период Ичери Шехер был, можно сказать, обречён на жизнь «в другом времени», — не в том, в котором жил остальной город. Баку называют «городом ветров» — Крепость оставалась в нём своего рода островком тишины и неподвижности. Но непривычка к переменам ослабила иммунитет исторической среды к нововведениям, её сопротивляемость болезненным для неё вторжениям. Поэтому такой большой урон Старому городу был нанесён в постсоветское время, когда динамика городских процессов резко возросла, «статусы» рухнули, те, кто за ними следил, уехали или потеряли влияние, а местное, топографически привязанное сообщество коренных городских тюркоязычных бакинцев потеряло свою устойчивость[50] (рис. 2).

А ведь особость Ичери Шехер в городе видна сразу же, стоит только взглянуть на план Баку. Уже сам планировочный цаттерн Старого города таинствен, запутан, резко отличается и от окружающих его кварталов, и от более отдалённой периферии «капиталистического» центра, где сегодня так неорганично смешались почти необитаемые высотки и всё ещё полные жизни старобакинские дохмы[51]. Да и внутри крепостных стен, несмотря на все перемены, живёт ощущение заграничности, защищённости, отдельности, ухода из суеты центра в некое иное пространство. Но не только пространство, здесь и время другое — так называемое захолустное время, описанное Р. Бадаловым[52]. В IАМАРе же — ничего нет об этих тайнах... Как и об отражениях Ичери Шехер в горячем мугам-джазе его обитателя Вагифа Мустафа-Заде[53] или в экспрессивной шестидесятнической живописи Тогрула Нариманбекова[54].

 

Рис. 2. Ромб средоформирующих процессов

На советских туристических картах Старый город Баку изображали предельно упрощённо: крепостная стена и на условном пустом пространстве внутри — два главных памятника: Девичья башня и дворец Ширваншахов. Но вот на некоторых позднесоветских планах реконструкции центра Баку[55] такая белая дыра на месте Ичери Шехер, возможно, была действительно оправданной — как спокойное признание «непроницаемости» этого места, невозможности предлагать для него нечто столь же рационально градостроительное, что допустимо было предлагать для его окружения? Однако и в новое время предлагаемые массам образы Ичери Шехер остаются столь же «пустыми», оторванными от средовой реальности. Это касается и идеального «восточного города» на азербайджанской денежной купюре или на рекламе бара «Старый город», соседствующего с реальным Старым городом (вновь стена, башня, дворец, мечети), и уже предельно примитивной модели «башня — стена» на сувенирной ручке, только что выпущенной новой дирекцией Заповедника[56].

И что именно «под угрозой»? Конечно, не стоит ломать без нужды старые здания и строить дрянь на их месте... Ну, а люди? Что мы знаем о них? О чем думают, мечтают, тревожатся, к чему стремятся те, кто живут или только начинают жить здесь? Может быть, в нашем международном англоязычном коллективе именно мне, как самому русскоговорящему, стоило взять на себя роль посредника между нами и местными жителями, многие из которых всё ещё говорят по-русски, стоило расспрашивать людей об их детстве в Ичери Шехер, о любимых местах, планах на жизнь — как делал когда-то в Ростове Великом... И подпитывать этими, пусть бледными и неполными, отражениями духа Ичери Шехер остальных членов нашей команды. Думаю, что все они, специалисты высокой квалификации и огромного опыта, восприняли бы подобную инспирацию и учли её в предусмотренной заказом строгой форме рационального «Менеджмент-плана»[57].

Помимо понимания недостаточности материально-ориентированных, архитектуроценри-стских подходов для проникновения в суть живого градостроительного памятника, по завершении IAMAP стало очевидно и то, что Ичери Шехер невозможно понять при одностороннем взгляде на него с Запада, используя только универсальные европоцентристские представления о городской среде и методиках её сохранения. Поэтому полезным могло бы оказаться построение своего рода модели понимания объекта на стыке категорий западной и восточной (азербайджанской) культур[58], имеющих отношение к духу места[59]:

 

Категории Запада —> Ичери Шехер <—Категории Востока (Азербайджана)

 

Среди уже разработанных «западных» категорий, применяемых для описания подобных средовых и культурно-исторических феноменов, можно назвать следующие.

1. Патина города (the patina of the city)[60].

2. Внутренняя / сокровенная анонимность (intimate anonymity)[61].

3. Ассоциативный ландшафт[62].

4. Вдохновляющая / воодушевляющая ценность (inspirational value)[63].

5. Атмосфера, основное настроение места (Stimmung) и согласие, согласованность со средой (Ubereinstimmung)[64].

Этот ряд, разумеется, неполон и должен быть продолжен и структурирован.

Гораздо сложнее с категориями восточной (азербайджанской) культуры, важными для понимания духа Ичери Шехер. Их мы представляем куда хуже. Однако и здесь можно было бы начать выстраивание ряда понятий, без учета которых сложно понять природу этого объекта и, соответственно, сформулировать такие предложения по его сохранению, которые могли бы стать реализуемыми в данных конкретных условиях. В самом первом приближении можно предположить следующие концепты.

1. Любовь к орнаментализму и в искусстве, и в жизни.

2. Представления о цикличном времени, которое как бы закручивается в воронку в крепостном круге Ичери Шехер.

3. Сочетание — в отношении личности к внешнему миру — медитативности / созерцательности и страсти к наслаждению с экспрессивностью / предприимчивостью.

4. Принципиальная закрытость / непроницаемость внутреннего мира любого субъекта — от индивидуума до институции.

В дополнение можно использовать некоторые суждения русских авторов, посвященные миру Востока[65], и тексты азербайджанских литераторов, написанные на русском языке или переведённые на русский.

Например, о бакинских улицах и пешеходах[66]:

 

«В Баку (по сравнению с Москвой. — А.И.) дело другое: пешеходы тут онтологичней; они выходят на улицы ещё и ради того, чтобы при случае (случай этот непременно приобретает черты чуда) подхватить чей-то кайф, чей-то миф, чей-то взгляд, чью-то руку и сойти с пути, как сходят с ума, (наконец сойти!). Хотя прекрасно ведь знают, как часто бакинские улицы — как любое сумасшествие — заканчиваются тупиками. Вместе с тем все так неспешны (в особенности женщины), так сонны и так квёлы, что сонность и квёлость их, кажется, походит на зеркальное отражение какого-то основного душевного состояния — умонастроения, которым окутан город в этот час дня».

 

Или о «глобальной» промежуточности Баку[67]:

 

«Мосты и дороги пронизывают эту культуру, они идут с Востока на Запад и с Запада на Восток, с Севера на Юг и с Юга на Север, из Азии в Европу и из Европы в Азию, оставляя свои следы, своих приверженцев, оставляя атмосферу вечной неуверенности, вечного "между"».

 

Или о запахах города — важном атрибуте среды[68]:

 

«...запах гнилых овощей и прошлогодних фруктов, самоварного дыма <...>, сыра, свежей зелени, мяса, мочи и пота, запах французских духов и кислого молока, животной крови, правильно заваренной анаши, керосина, горячего тэндир-чурека, американского табака, женских эссенций и ещё бог знает чего... Острые запахи эти, соединяясь в незримое, густое, весь город обволакивающее облако, насаженное на минареты, нефтяные и телевизионные вышки, — щедро, без обмана подогревались лучами весеннего солнца и рождали во мне<...> неизбывную тоску по прошлому...»

 

Или, наконец, о собственной идентичности, найденной главным героем повести «Али и Нино», уроженцем бакинской Крепости[69]:

 

«Что мне до мира, лежащего по ту сторону горной цепи? Какое мне дело до тамошних войн, городов, царей, людей, их радостей, их грязи и чистоты? В нас иная чистота и иная грязь, иной ритм и иной облик. Поезд может увозить меня на Запад, но мыслями и душой я принадлежу Востоку».

 

Всё это — не более чем отдалённые подступы к духу Ичери Шехер, к тем его родовым особенностям, которые, на мой взгляд, обязательно должны быть учтены при формировании стратегии его сохранения[70]. Но не делая подобных попыток, мы так останемся вне нашего объекта. И тогда наши бумажные советы будут существовать сами по себе, а город, место наследия, продолжит жить — и умирать — по своим законам. Независимо от наших честных и вполне квалифицированных менеджерских усилий.

 

Заключение: возможные пути «сохранения невидимого»

 

Что же конструктивного можно предложить после моих неокончательных и весьма противоречивых рассуждений? Да, планы типа IAMAP разрабатывать необходимо, но относиться к ним надо как к всего лишь одному из шагов, необходимых для сохранения объекта наследия. Мы должны иметь в виду заведомую неполноту, ограниченность таких «внешних» управленческих предложений, равно как и их потенциальную опасность для объекта. Ведь при их — маловероятном, конечно, — буквальном выполнении дисбалансы «материального» и непознанного «духовного» могут усиливаться и закрепляться.

С одной стороны, необходимо создавать на месте реальные условия реализации и дальнейшего развития таких планов, преодолевая обычный подход международных экспертов: «проконсультировал и ушёл». Нужно готовить посредников из числа местных специалис­тов, способных адаптировать к локальным условиям «внешние» предложения без выхолащивания их сути и адекватно интерпретировать «внутренние» смыслы места для внешнего исследователя. С другой — продолжать поиски иного типа проектной культуры, отличной отуни-версальной менеджерской культуры международного консалтинга. Культуры, адекватной реальным средовым ситуациям и направленной на более полное постижение объекта наследия, в том числе — на изучение и поддержание его скрытых, неочевидных, даже невнятных, но очень важных духовных сторон и качеств.

И эта «иная» культура по мере своего становления потребует составления собственных хартий. Возможно, то будут этические хартии — кодексы профессиональной ответственности, отнюдь не универсальные, но принимаемые на местном уровне, для конкретных объектов градостроительного наследия. Такие документы «непрямого действия» будут нацелены не столько на непосредственные меры по сохранению наследия, сколько на расширение и углубление его понимания, на осознание профессиональной ответственности за сохранение и тех его сторон, которые недоступны пока нашему взгляду, нашей несовершенной оптике.

Один из возможных путей для экспертов, имеющих дело с «чужим» наследием, был предложен австралийской исследовательницей Изабель Макбрайд (как реакция на трудности понимания наследия аборигенов)[71]:

 

«Встречаются ситуации, когда ценности, составляющие глубинную специфику определённых культурных традиций, оказываются не разделяемыми для исследователя. Но тогда он, вероятно, должен разделять другое — интеркультурное (то есть преодолевающее культурную границу. — А.И.) понимание силы этих ценностей, уважение к самому этому пониманию и готовность применить его при оценке мест наследия и при управлении ими».

 

Нашей задачей является создание этических документов, помимо прочего взывающих к нашей обязанности сохранить дух места для каждого места или объекта, с каким мы имеем дело[72]. И пока мы не знаем точно, что важнее — камни или дух — давайте по крайней мере помнить о наличии последнего.

Конфуций говорил, что «учить стоит только того, кто способен, узнав про один угол квадрата, представить себе остальные три». Возвращаясь к «ментальному четырехугольнику» сохранения градостроительного наследия, упомянутому в начале статьи, я спрашиваю: почему бы не пересмотреть порядок действий, не начинать работу с наследием с того самого «дальнего», забытого угла, с изучения и принятия во внимание духа данного места (рис. 3)?

 

Рис. 3. Квадрат сохранения градостроительного

наследия с учётом фактора genius loci

 

И, приняв для себя genius loci — дух места, его душу, — в качестве (ментального) краеугольного камня чувствующей место стратегии сохранения градостроительного наследия — того самого единственного «угла Конфуция», — я закончу статью ещё одной цитатой из «Луизианского манифеста» Нувеля. Только подставлю вместо его терминов «архитектура» и «луизианская архитектура» свои, выделив их курсивом[73]:

 

«Сохранение ситуаций, сохранение особенностей, сохранение духа места сплетает связующую нить между прошлым и будущим, органическим и неорганическим, между мгновением и вечностью, между видимым и невидимым.

Такое сохранение — это локус, в котором что-то появляется и исчезает.

Такое сохранение выделяет эссенцию своего собственного медленного и горького распада.

Это осознание времени наслаивается на сюрпризы новых жизней, проживаемых в данном месте, великий ритм рассветов и закатов, равнодушие неизбежных часов простоя и обветшания...

Сохранение духа места сохранение из сна, исполненное тишины, — это пространство забвения, но также и археологии».

 



[1]См.: Ivanov A. To maintain invisible? The case of Icheri Sheher, Baku // City & Time, 2007. 3 (3): 1. Available at: http://www.ct.ceci-br.org. Last visited on June 15, 2008.

* В основу статьи положен текст лекции "To maintain invisible? The case of Icheri Sheher, Baku", прочитанной автором на 5-м Международном семинаре по сохранению градостроительного наследия «Изменение роли и значимости хартий сохранения городов» в г. Ресифи, Бразилия, в ноябре 2007 года1.

[2] Подробнее о концепции «гения места» см.: Замятина Н., Замятин Д. Гений места и город: варианты взаимодействия // Вестник Евразии, 2007. № 1. С. 62—87; Ки-яненко К. О феномене, структуре и духе места у К. Норберг-Шульца // Архитектурный вестник, 2008. № 3. С. 98-101.

[3] Цит. по: Кияненко К. Указ. соч.

[4] См.: Анциферов И. П. Душа Петербурга. Пг., БрокгаузЕфрон, 1922; Bachelard G. The Poetics of Space. Boston, Beacon Press, 1994; Greenberg M. The Poetics of Cities: Designing Neighborhoods That Work. Columbus, OH: Ohio State University Press, 1995; Lefebvre H. The Production of Space. Oxford: Blackwell, 1991; Norberg-Schulz Ch. Genius Loci: Towards a Phenomenology of Architecture. New York: Rizzoli, 1991; и многие другие.

[5] См.: Венецианская хартия. Международная хартия по консервации и реставрации памятников и достопримечательных мест. Венеция, 1964. Постоянный адрес: http://www.akme.ru/dek/chart2.htm.

[6] См.: Вашингтонская хартия. Международная хартия по охране исторических городов. Вашингтон, 1987. Постоянный адрес: http://www.maps-moscow.com/ index.php?chapter_id=213&data_id= 152&do=view_single.

[7] См.: The Nara Document on Authenticity. 1994. Available at: http://www.internarional. icomos.org/naradoc_eng.htm.

[8] См.: Belgrade Declaration. Declaration on Preventive Activities in Preservation of Cultural Heritage in the Areas Affected by Ethnic Tensions and Armed Conflicts. Belgrade, 2004.

[9] ИКОМОС (The International Council on Monuments and Sites) — основанный в 1964 году Международный совет по вопросам памятников и достопримечательных мест. Это общественная организация, деятельность которой базируется на принципах Венецианской хартии и посвящена продвижению теории, методологии и научных технологий в консервацию архитектурного и археологического наследия.

[10] См.: Charter on the Built Vernacular Heritage. 1999. Available at: http:// www.international.icomos. org/charters/vernaculare.htm.

[11] См.: Vienna Memorandum. World Heritage and Contemporary Architecture — Managing the Historic Urban Landscape. 2005. Paragraph 12. Available at: http:// whc.unesco.org/uploads/activities/documents/activity-48-3.doc.

[12] Ibid., paragraph 16.

[13] INTBAU (The International Network for Traditional Building, Architecture and Urbanism) — международная организация, нацеленная на сохранение традиционной архитектуры, поддержку местных особенностей поселенческой среды.

[14] См. в этой связи: http://www.intbau.org/conferencesarchive2006.htm"Venice Charter 110606. Last visited on August 22, 2007.

[15] Smith J. The Vienna Memorandum and shifting paradigms for conservation // Heritage and the Conservation of Historic Urban Landscapes. Proceedings of the Round Table organized by the Canada Research Chair on Built Heritage, Faculty of Environmental Design, University of Montreal. 9 March 2006. P. 67-71.

[16] Vienna Memorandum, paragraph 8.

[17] См.: Convention for the Safeguarding of the Intangible Cultural Heritage. 2003. Paragraph 2. Available at: http://portal.unesco.org/en/ev.php-URL_ID=17716& URL_DO=DO_TOPIC&URL_SECTION=201.html.

[18] Различным проявлениям феномена «ускользаемости» городской среды посвящено несколько статей в специальном выпуске журнала «Вестник Евразии». См.: Мишин И. Воображая город: ускользающий Касимов; Космарский А. Москвич в Ташкенте, или Опыт освоения «восточного» города: власть, повседневность, сакральное; Сквирская В., Хэмфри К. Одесса: «скользкий» город и ускользающий космополитизм // Вестник Евразии, 2007. № 1 (35). С. 5-26, 27-61, 87-116.

[19] Цит. по: Милюкова Л. Очевидцы невидимого // Новая газета, 2007,2—5 августа. №58(1278). С. 14.

[20] Кастро Р. Рио-де-Жанейро. Карнавал в огне. М., Эксмо; СПб., Мидгард, 2005. С. 63—64. Другое определение «jeito» распространяется на дух бразильской нации в целом: «...jeito (непереводимый термин, соответствует примерно ловкости, изворотливости, умению "найти путь" и "уладить дела"), которое является самой прекрасной бразильской традицией» (см.: Rosenn К. S. The Jeito: Brazil's Institutional Bypass of the Formal Legal System and Its Developmental Implications // The American Journal of Comparative Law, 1971. Vol. 19, № 3 P. 514—549. Available at: http://links.jstor.org/ sici?sici=0002-919X(197122)19%3A3%3C514%3ATJBIBO%3E2.0.CO %3B2-Z). Last visited on July 26, 2007.

[21] Венецианская хартия... Ст. 9, 11.

[22] См., напр.: Ревзин Г. Пустое вместо. Что построили в Царицыне под видом памятника XVIII века // КоммерсантЪ, 2007, 1 сентября (№ 158). Доступно на: http:// www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=800426. Последнее посещение 15 июня 2008 года.

[23] Работа выполнена объединенным авторским коллективом институтов ИНРЕКОН (архит. В.Р. Крогиус, А.В. Иванов и др.) и «Гипрогор» (архит. К.П. Матвеев, О.В. Шарапова и др.).

[24] Подробнее см.: Иванов А. Чебоксары: город — котлован — залив? Проект как фактор культуры //Архитектурный вестник, 1997. № 1. С. 57—60.

[25] Из выступления министра строительства, архитектуры и дорожного хозяйства Чувашской Республики В.Н. Филатова на совещании по теме «Развитие архитектуры и градостроительства в Чувашской Республике», 25—26 августа 2003 года. Доступно на: http:// gov.cap.ru/home/21/docklad.htm. Последнее посещение 11 января 2008 года.

[26] См.: Иванов А.В. Международный пилотный проектпо оценке и картографированию культурного наследия и застройки муниципалитета «InterSAVE Россия — Пушкин»: реализация и перспективы // Культурное наследие для всех: новые технологии в музеях, галереях, библиотеках, архивах: Материалы конф. «EVA'2001, Москва», 3-8 декабря 2001 г. М., ЦентрПИКМинкультуры РФ; ГТГ, 2001. С. 8-2-1-8-2-3.

[27] Горбатенко С, Иванов А. Пушкинский район Санкт-Петербурга. Муниципальный атлас. Исследование и оценка градостроительных структур и застройки в целях сохранения архитектурного наследия. Пушкин, 2002. С. 25.

[28] Там же, с. 58-59.

[29] Иванов А. Учет особенностей социального восприятия городского центра при разработке Федеральной целевой программы «Возрождение и развитие Ростова Великого» // Социальное участие при разработке и реализации региональных программ развития (теоретические и практические подходы). Материалы Всеросс. науч.-практ конф., 7-9 октября 1999 г. Москва, 2000. С. 74- 87.

[30] Подробнее см.: Иванов А. Некоторые черты субъективного «исторического образа» Ростова второй половины XX века // Городское управление, 2003. № 9.

[31] Это прежде всего проявления «средовых правил» исторического Каракола: правила кварталов, правила частновладельческой застройки, правила подчиненности ландшафту, правила тополей. См.: Иванов А. Средовая норма: триумф и энтропия в российском — советском — кыргызском Караколе // Вестник Евразии, 2004. № 2 (25). С. 6—41; он же. Каракол-Пржевальск: архитектурное и градостроительное наследие русского колониального города в современном Киргизстане // Архитектурное наследие Русского зарубежья. Вторая половина XIX — первая половина XX в. СПб., Дмитрий Буланин, 2008. С. 74-95.

[32] Ivanov A. To conserve a unique town-planning heritage example of Kyrgyzstan by legal zoning means (from old rules to new ones) // Proceedings of the 11th Conference of the International Planning History Society. Barcelona, 14—17 July 2004. Planning Models and the Culture of Cities. Available at: http://www.upc/es/ personals/iphs2004/eng/en-pap02.htm.

[33] См.: Иванов А. Каракол. Архитектурное и градостроительное наследие. Бишкек, Ега-Басма, 2004.

[34] Van Oers R. Report on the HUL Planning Meeting, 25 September 2006 // www.icomos.fi/VanOers_Report.pdf.

[35] Баку, губернский город // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб., 1890—1907. Доступно на: http://www.vehi.net/brokgauz/all/007/ 7734.shtml. Последнее посещение 15 июня 2008 года. По другим данным, в 1913 году в Баку проживало 215 тыс. человек (http://en.wikipedia.org/wiki/Baku. Last

visited on June 15, 2008).

[36] Включая городские поселения, подчиненные городу. На территории Бакинского горсовета меньше — 1 150 тыс. Рассчитано по: http://demoscope.ru/weekly/ssp/ sng89_reg2.php. Последнее посещение 15 июня 2008 года.

[37] См.: Иванов А. Феномен Баку // Архитектурный вестник, 2006. № 6. С. 64—65.

[38] В соответствии с государственным реестром памятников Азербайджана (2001) на небольшой территории Ичери Шехер (всего 21,5 га) расположены три памятника международного значения (Девичья башня, мечеть Мухаммеда и дворец Ширваншахов), 28 памятников национального значения и 569 — местного.

[39] Рубл Б. Социальный капитал разнообразия: к вопросу о креативности разделённых городов // Вестник Института Кеннана в России, 2006. Вып. 9. С. 7—19.

[40] См.: 1АМАР. Integrated Area Management Action Plan of Icheri Sheher, Baku, Azerbaijan. Institute for International Urban Development (USA) in association with Alstrup & Avnby Architects ApS (Denmark). 2007. Vol. I—IV (manuscript).

[41] Walled City of Baku with the Shirvanshah's Palace and Maiden Tower (Azerbaijan) (958). Joint UNESCO-ICOMOS mission, 4-10 March 2007. P. 16, 17. Available at:

http:// whc.unesco. org/p_dynamic/sites/passfile. cfm?category=mission_reports&id=9012.

[42] Рискну предположить, что, независимо от конкретного поля деятельности, то же самое чувствуют многие эксперты, занятые в программах международной помощи развивающимся странам. См. в этой связи работу, вызвавшую в своё время большой резонанс в экспертном сообществе: Chambers Я. Rural Development: Putting the Last First. Harlow, Longman, 1983.

[43] Французский архитектор Жан Нувель (Jean Nouvel), автор Института арабского мира и Музея на набережной Бранли в Париже, Оперного театра в Лионе, Концертного зала в Люцерне, небоскреба Торре Агбар в Барселоне и многих других ярких построек. В 2008 году стал лауреатом самой престижной международной архитектурной награды — Притцкеровской премии.

[44] Наиболее известные архитекторы современности, ставшие популярными фигурами («звёздами») мировых масс-медиа.

[45] Нувель Ж. Луизианский манифест // Проект international, 2007. № 15. С. 159-160.

[46] Евангелие от Иоанна, 3:8.

[47] Подобное ощущение возникало не только у меня и не только в Баку. Ср.: «Старинные стены с башнями говорят прохожему: "Я старина; не ряди и не бей меня; я летопись народа, беседа, повесть, жизнь духа его... я воздаю честь каждому; урок мой и тебе назидание"» См.: Путеводитель по Ревелю и его окрестностям. СПб, 1839. Цит. по: Лившиц Л. Распродажа памяти // Молодежь Эстонии, 2003, 8 июля. Доступно на http://www. moles.ee/03/Jul/08/10-l.php. Последнее посещение 7 октября 2007 года.

[48] К сожалению, на прилегающих к Ичери Шехер участках центра Баку сегодня бросаются в глаза такие виды социальной активности, как гонки на электромашинках перевозбужденных детей на Фонтанной площади, сувенирная торговля, бойко ведущаяся нагловатыми юнцами в Пассаже, посещения пабов и дорогих ресторанов равнодушными самодовольными иностранцами, прогулки по главной улице Низами (бывшей Торговой) деревенских мужиков в чёрных костюмах. Вот и получается, что именно эту «активность» — другой-то нет — мы предлагали запустить в Крепость...

[49] Курбан Сайд. Али и Нино. Баку, Нурлан, 2004. С. 19. Автор этой повести, впервые опубликованной в 1937 году, Лев Абрамович Нусенбаум, писавший под псевдонимом Курбан Сайд, родился в 1905 году в Киеве, детские и ранние юношеские годы провел в Баку, умер в 1942 году в Позитано (Италия). Сегодня он считается классиком азербайджанской литературы. Был популярен в Европе и США, писал на немецком языке. См.: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%Dl%83%Dl%80%D0%Bl% DO%BO%D0%BD_%DO%Al%DO%BO%D0%B8%DO%B4. Последнее посещение 16 июня 2008 года.

[50] В 1990-е годы Ичери Шехер стал одним из приоритетных мест расселения наводнивших Баку настоящих и мнимых беженцев.

[51] Дохма — вернакулярная постройка «аульного типа», жилой домик в один-два этажа. Из таких строений состояла и до сих пор во многом состоит ткань ковровой застройки, окружавшей буржуазный центр Баку периода первого нефтяного бума.

[52] Ср.: «Печаль уходящего стала сопутствовать полноте пребывания. Открыв смерть, человек заново открыл красоту жизни. Вся культура человека с этих пор стала, с одной стороны, "поиском утраченного времени", а с другой — попыткой научиться жить в этом вечно уходящем, убегающем времени. <...> "Захолустное время" оказалось более живучим, чем могло показаться... Мы так и не научились практиковать сложность жизни, так и не научились публичной свободе, так и не научились рациональным процедурам по поводу общественного договора. <...> Во многом мы остались в "захолустном времени", но теперь уже растревоженном, лишенном спасительной инерции захолустья» (Бадалов Р. Время, застрявшее в углу, где скапливается пыль. Доступно на: http://realazer.com/mag/_m3/m8.htm» Последнее посещение 29 декабря 2006 года).

[53] Вагиф Мустафа-заде (1940—1979) — выдающийся джазовый композитор и пианист, основоположник азербайджанского джаза. Первым использовал в джазе элементы традиционного жанра азербайджанской музыки — мугама. Жил в Ичери Шехер.

[54] Тогрул Нариманбеков (1930, Баку) — народный художник Азербайджанской ССР. Его городские пейзажи 1960-х годов, на многих из которых изображён Ичери Шехер, отличает особая поэтика в передаче genius loci. Вот что пишет о них азербайджанский искусствовед Ф. Мир-Багирзаде: «Ханский дворец, мечеть, новые строения, чаша Каспийского моря в пейзаже "Баку" скорее обозначены художником, чем конкретно изображены. В совокупности они представляют собой красочную романтическую легенду, в которой сплелись древность и современность, топографические черты города и мечтательные размышления о нём, полные любви и восторга» (http'.//zhurnal.lib.ru/m/mirbagirzade_f_a/phylosophyinart.shtml. Последнее посещение 16 июня 2008 года).

[55] Многолетняя комплексная работа по анализу градостроительных условий реконструкции центра Баку выполнялась в 1970—1980-х годах в Москве, в ЦНИИП градостроительства междисциплинарным авторским коллективом под руководством известного специалиста по сохранению градостроительного наследия С.К. Регаме. По её словам, московские авторы согласились с условием местных реставраторов: «Крепостью должны заниматься только мы».

[56] Визуальные образы города сегодня очень важны — с их помощью создается тот фантом-сити, в котором нормой является уничтожение аутентичной среды и «глобализированная» или псевдо-историческая застройка на её месте.

[57] В ходе разработки IАМАР датские коллеги даже взяли несколько интервью у «стейкхолдеров» (см.: IАМАР. Vol. III. P. 58—76). Однако из-за неизбежного посредничества переводчика результаты оказались, на мой взгляд, весьма поверхностными.

[58] Я не имею здесь в виду различение христианского и мусульманского миропонимания — останемся в рамках средовых представлений, которые, конечно, отражают доминирующие религиозные дискурсы, но весьма косвенно и отвлечённо.

[59] Разумеется, такая дихотомия весьма условна. Не исключены взаимное переплетение и взаимопроникновение категорий: порой то, что придумано на Западе, замечательно подходит для постижения «восточных» феноменов, и наоборот. Пример — разработанная европейским ученым А. Пятигорским на материале буддийской философии категория «чужести» (см.: Пятигорский А. Методологическое предисловие: маленький разговор о чужести в связи с изучением буддийской философии // Введение в изучение буддийской философии (девятнадцать семинаров). М., Новое литературное обозрение, 2007. № 10. Постоянный адрес: http://www.polk. ru/research/2007/ Ю/03/pyatigorsky.html). Так, она неожиданно работает в рефлексивном тексте казахского писателя, пытающегося прикоснуться к собственным культурным корням: «Прибыв в степь, я сжал дистанцию, смял, стал говорить, пусть и через пень-колоду, на казахском языке; стал аульным людям на время своим. Но с первого часа, с первого разговора со степным человеком взяла и не отпускала оторопь: это мир известный, но чужой. Чужесть этого мира была иной, чем чужесть (в обоих случаях курсив мой. — А.И.) другой страны; я понимал каждое движение, каждое побуждение людей, за которыми наблюдал, и теперь мне кажется, что чувственно в те недели я был у нервного срыва, у растерянности, что сводите ума. От сотворения мира так не бывало у человеческой души: родное родного — чужее чужого...» См.: Кабдрахманов К. Достоинство степного одиночества (из книги «Степной персонализм») // Рух-Мирас, 2005. № 1 (4). Постоянный адрес текста: http://www.nlrk.kz/upload/files/rm_4_7.pdf. Последнее посещение 16 июня 2008 года.

[60] Zancheti S. The patina of the city // City & Time, 2006. Vol. 2, № 2. Available at: http://www.ct.ceci-br.org. Last visited on July 28, 2007.

[61] Schocken H. Intimate Anonymity. Breaking the Code of the Urban Genome. 2003. Available at: http://www. intbau.org/essay5.htm. Last visited on July 28, 2007.

[62] См.: Веденин Ю., Кулешова М. Культурные ландшафты как категория наследия. 2001. Доступно на: http://heritage.unesco.ru/index.php?id=101&L=9. Последнее посещение 16 января 2007 года.

[63] См.: Johnston Ch., Ramsay J. Dramatic, mysterious, contemplative and scary: seeking an understanding of the inspirational value of our mountain landscapes // 'Mountains of Meaning' Historic Environment, 2005. Vol. 18. No. 2.

[64] «...В "Риме" Гоголю удалось одновременно уловить отдельные черты, характерные для римского гения места, и римское Stimmung — настроение, обобщающее свойство этой местности, этого пространства. Пространства как явления "тотального", качественного, не сводимого к сумме отдельных свойств. Сущность пространства заключается в характере его среды, иначе говоря, в его "атмосфере"... В Вечном городе Гоголь обрел Ubereinstimmung, идеальное созвучие между человеком и окружающей его средой». (Джулиани Р. «Рим» Н. В. Гоголя и душа Рима // Toronto Slavic Quarterly, Fall 2005, No. 14. Available at: http://www.utoronto. ca/tsq/14/julianil4.shtml. Last visited on September 14, 2007).

[65] Например: «Благоприятность почвы для Ислама, которую я имел в виду, объяснялась в Византии скорее всего её этническим составом, т. е. смешением рас и национальностей, ни врозь, ни тем более совместно не обладавших памятью о какой-либо внятной традиции индивидуализма. Не хочется обобщать, но Восток есть прежде всего традиция подчинения, иерархии, выгоды, торговли, приспособления — т.е. традиция, в значительной степени чуждая принципам нравственного абсолюта, чью роль — я имею в виду интенсивность ощущения — выполняет здесь идея рода, семьи» См.: Бродский И. Путешествие в Стамбул. Доступно на http://lib.ru/: BRODSKIJ/ br_istambul.txt. Последнее посещение 3 октября 2007 года.

[66] См.: Мамедов А. Фрау Шрам // Дружба Народов, 2002. № 8—9. Доступно на http://magazines.russ. ru/druzhba/2002/8/mam-pr.html). Последнее посещение 6 февраля 2007 года.

[67] Бадалов Р. Указ. соч.

[68] Мамедов А. Указ. соч.

[69] Курбан Сайд. Указ. соч. С. 60.

[70] Следующим шагом могло бы стать «эскизное проектирование» методологического моста между системой метафизических понятий и принципами конкретной сохраняющей среду деятельности.

[71] McBryde I. Dream the Impossible Dream? Shared Heritage, Shared Values or Shared Understanding of Disparate Values? // 'Managing a Shared Heritage' Historic Environment, 1995. Vol. 11. No. 1-2. P. 8.

[72] Примером подобного документа можно считать «Кодекс по этике сосуществования в процессе сохранения ценных мест». Это один из документов ИКОМОСа Австралии, посвященный разнообразным культурам и культурным группам, сосуществующим в австралийском ландшафте наследия (Code of Ethics of Co-existence in Conserving Significant Places, s. a. Available at: http://www.icomos.org/australia/ code2.html).

[73] Нувель Ж. Указ. соч. С. 160.