«Вестник Московского университета».- 2007.- № 2.- С.20-38.

 

ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТЬ И НАУЧНЫЙ НАТУРАЛИЗМ

 

К.К. Мартынов

 

Как известно, практически все современные философы, пи­шущие на английском языке, называют себя натуралистами. А одним из наиболее популярных проектов в рамках традиции аналитической философии является программа натуралистического анализа интенциональных свойств сознания. Большинство фило­софов считают, что такой анализ предполагает отыскание необхо­димых и достаточных условий, описанных в физикалистских или материалистических терминах, которые некоторая система долж­на иметь для того, чтобы быть направленной на какой-то объект или представлять этот объект. Понятый таким образом, этот про­ект является редукционистским, его цель — демонстрация того, чем в действительности является интенциональность при помо­щи ее редукции к чему-то «естественному».

В современной литературе мы можем найти множество тео­рий, которые стремятся редуцировать интенциональность к кау­зальным, информационным, телеологическим или функциональ­ным отношениям. Говоря о таких теориях, мы в первую очередь сталкиваемся с терминологической проблемой. Никто точно не знает, что такое «натурализм» и что, следовательно, нужно пони­мать под «натурализацией» интенциональности. Подобно другим философским «измам», натурализм означает разные вещи для разных философов. При этом данный термин не имеет жестко фиксированного употребления в естественном языке. В современ­ных дискуссиях нередкой является ситуация, в которой то, что один философ называет «натуралистическим анализом», объявля­ется «недостаточно натуралистическим» его оппонентом.

Принимая во внимание эти соображения, следует попытаться сформулировать такое общее определение «натурализма», которое охватывало бы все его релевантные употребления в современном философском языке. В англоязычном контексте назвать нечто «естественным» (natural) обычно означает ввести некоторое противопоставление с искусственным («натуральный ароматизатор») конвенциальным («естественное значение»), приобретенным («ес­тественная склонность»).

В истории философии термин «натуральное» означал самые разные, подчас противоположные вещи.  Например, концепции «естественного закона» предполагала существование окончательных и универсальных законов человеческого общества, не зависящих от конкретных систем права. Точно так же «естественная религия» апеллировала к наличию у человека врожденной склон­ности к поклонению божественному началу, не связанной с каким-либо божественным откровением. Религия в этом контекс­те противопоставляется ритуалу исторически данной церкви как социальному институту и может изучаться как объект науки.

Уиллард Куайн в своей работе «Натурализованная эпистемо­логия» делает с философией то же самое, что «естественная рели­гия» делает с теологией. С точки зрения Куайна, философия может быть замешена или поглощена естественными науками. Между «первой философией» и физикой нет пропасти. Куайн пишет: «Эпистемология или то, что мы называем этим словом, просто является разделом психологии, а следовательно, элемен­том естественной науки. Она изучает естественный объект, а именно физическое человеческое существо».

Характерной чертой натуралистической традиции, идущей от Куайна, является пренебрежение субъективным «духовным миром» как якобы мистическим довеском к материальной физи­ческой реальности. Натуралисты, таким образом, являются по­стоянными оппонентами дуалистов (как субстанциальными, ут­верждающими вслед за Декартом наличие у мира двух оснований, материального и психического, так и дуалистами свойств, кото­рые считают, что ментальные состояния существуют в качестве нередуцируемого свойства определенных физических систем). Мотивация натуралистов, стремящихся редуцировать интенциональность сознания к материальной реальности, описываемой наукой, была хорошо проанализирована Джерри Фодором, рас­суждающим о связи репрезентативной функции языка и матери­альной действительности: «Репрезентация выглядит сомнительной, прежде всего потому, что семантическое (и/или интенциональное) упорно сопротивляется включению в естественный порядок вещей; например, семантические и/или интенциональные свойст­ва объектов нельзя вывести из их физических свойств. Для устра­нения этих сомнений, таким образом, мы должны (как минимум) определить каркас, в рамках которого могут быть заданы условия для натуралистического анализа репрезентации. Другими слова­ми, наше минимальное требование состоит в том, чтобы получить анализ, имеющий следующий вид: «R репрезентирует S» истинно, если и только если С, где словарь, в котором описан С, не содержит ни интенциональных, ни семантических понятий».

Фактически здесь мы находим дальнейшее развитие класси­ческой темы интенциональности как критерия ментального, пред­ложенной Францем Брентано и — в аналитической традиции — Родериком Чизолмом. Основной вопрос, который стоит перед натуралистами в области теории сознания, состоит в том, как интенциональность возможна в рамках натуралистической онтологии. Но прежде чем приступать к обсуждению этого вопроса, следует четко зафиксировать, что мы в дальнейшем будем пони­мать под научным натурализмом.

Уилфред Селларс считал, что существуют две картины, или два образа мира, — «очевидная» {manifest) и научная. Если первая фиксирует онтологию в терминах обыденных вещей, таких как деревья и дома, то вторая рассматривает мир как состоящий из объектов, описываемых наукой. Мы определяем философский на­турализм как позицию, которая утверждает, что научная картина мира является полной и исчерпывающе описывающей универсум. Другими словами, если некоторый объект (или свойство) сущест­вует в реальности, то он может быть описан в научных терминах, таких как термины физики или эволюционной биологии.

Ниже мы рассмотрим три концепции интенциональности в современной аналитической философии, каждая из которых пре­тендует на объяснение того, как интенциональность сознания может быть совмещена с научным натурализмом. Первая из этих концепций (элиминативный материализм) представляет собой ва­риант радикального редукционизма, анализирующего интенцио­нальность в терминах содержания ложной научной теории («на­родной психологии»). Вторая (концепция Джона Серла) — это любопытная попытка совмещения натурализма и антиредукцио­низма. Наконец, третья (концепция Дэниела Деннета) представ­ляет собой программу прагматической натурализации интенцио­нальности в терминах установки рациональности. Цель нашего анализа заключается в прояснении того, какой проект натуралис­тического объяснения сознания лучше всего соответствует данно­му нами определению научного натурализма. Мы покажем, что первые две концепции интенциональности являются неудовлетво­рительными, причем концепция Серла, согласно нашему опреде­лению, даже не является натуралистической. В заключение мы вновь вернемся к дискуссии о научном натурализме в современ­ной философии сознания.

 

Радикальная редукция: элиминативный материализм

 

Элиминативный материализм (далее — ЭМ) представляет собой концепцию, в соответствии с которой наше представление о существовании интенциональных ментальных актов, выражаемых предложениями вида «Я верю, что...», «Я желаю, что...» и т.д., является следствием принятия радикально ошибочной тео­рии «народной психологии». «Народная психология» (далее — НП) понимается здесь как «эмпирическая теория», описывающая наши ментальные состояния в соответствующем словаре, осно­ванном на обыденном языке. В соответствии с таким взглядом интенциональные предложения описывают псевдообъекты (такие, как «мнения», «желания» и пр. ментальные состояния), заданные ложной теорией. Радикальность элиминативного материализма заключается в утверждении, что «полная нейронаука» (complete neuroscience) позволит полностью вытеснить «народную психоло­гию» из научной практики.

Главная проблема, которая стоит перед элиминативным мате­риализмом, заключается в прояснении природы интенциональности. Стратегия решения этой проблемы, выработанная в ЭМ, опирается на утверждение, согласно которому сеть понятий здра­вого смысла, в которой употребляются интенциональные поня­тия, задает особую «эмпирическую теорию». Эта теория подобна многим другим ошибочным теориям, которые предлагает нам здравый смысл: например теория, в соответствии с которой вес является внутренним свойством тела, или теория вращения не­бесной сферы. С точки зрения ЭМ такой подход позволяет дать единое объяснение для основных проблем, стоящих перед фило­софией сознания. Например, проблема объяснения человеческого поведения может решаться в таком ключе: люди способны описывать и предсказывать действия других людей в терминах убеж­дение и желаний и делать это довольно точно.

Такие описания и предсказания предполагают определенные законы (например, связывающие условия объяснения с объясняе­мым поведением: «этот человек умен и имеет твердые принципы, следовательно, он поступит в данной ситуации так-то»). Поэтому можно сделать вывод, что мы понимаем друг друга, так как раз­деляем единый корпус практических знаний, относящихся к законообразным отношениям между внешними обстоятельствами, внутренними состояниями и поведением. Этот корпус практичес­ких знаний в ЭМ называется «народной психологией». Такой подход предлагает рассматривать термины нашего обычного менталистского словаря точно так же, как и остальные теоретические термины: «значение любого теоретического термина определяется сетью законов, в которых он фигурирует». Что касается интенци­ональности ментальных состояний, то они составляют «системное ядро» народной психологии.

Решение проблемы сознания—тела, предлагаемое ЭМ, также следует из представления о народной психологии как теории. Народная психология не может быть редуцирована полной нейронаукой, так как является «радикально неадекватным анализом нашей внутренней деятельности» (такое утверждение делается сторонниками ЭМ исходя из того обстоятельства, что НП не соответствует современным стандартам научной рациональности, а ее объекты не могут быть сопоставлены с объектами, постули­руемыми нейрофизиологией). Она, следовательно, будет заменена лучшей теорией такой деятельности. Будем считать доказанным, что народная психология являет­ся теорией. Теперь задача ЭМ состоит в доказательстве ложности этой теории. Ясно, что, как и всякая теория, НП, по крайней мере, гипотетически, может быть ложной. Онтология, задаваемая НП, таким образом, может быть иллюзией. ЭМ соглашается с тем, что данная теория обладает определенной предсказательной силой, однако при этом настаивает на том, что НП должна быть подвергнута анализу по следующим пунктам:

1.  Нужно рассмотреть не только успехи НП, но и ее неудачи, причем к выводам, которые будут сделаны из последних, нужно отнестись со всей серьезностью.

2.   Также необходимо изучить историю данной теории, ее плодотворность и перспективы ее развития.

3.  Кроме этого мы должны проанализировать, какие теории относительно этиологии нашего поведения, возникшие в послед­нее время, выглядят правдоподобно. То есть нам нужно оценить совместимость НП с плодотворными и хорошо обоснованными теориями в родственных областях (в частности, с эволюционной биологией и нейронаукой).

Результаты этого анализа сводятся к следующему. Во-первых, выясняется, что как только мы перемещаем центр нашего внима­ния с того, что НП может объяснить, на те феномены, которые не поддаются такому объяснению, обнаруживается, что позиции НП весьма шатки. С точки зрения ЭМ, в рамках концептуального каркаса НП непроясненными остаются, например, природа и ди­намика психических болезней, способность творческого вообра­жения или различия в уровне интеллекта между индивидами. Большую трудность для теории НП представляет объяснение про­цесса обучения, особенно в том случае, когда последний протека­ет в своей долингвистической форме, например у маленьких детей и животных. Что касается истории НП, то она, по словам Пола Черчленда, представляет собой историю «отступлений, бес­плодия и упадка». Изначально сфера данной теории была значи­тельно более широкой: в примитивных культурах в терминах НП объяснялось не только поведение человека, но и «поведение» природных явлений. Лишь в последние несколько тысяч лет об­ласть применения НП была ограничена описанием ментальных феноменов высших животных. При этом ни содержание, ни эф­фективность НП не изменялись на протяжении всего этого вре­мени. «НП греков была в точности такой же, как и та, которой пользуемся сегодня мы, и мы не в состоянии объяснить челове­ческое поведение лучше, чем это делал Софокл».

Итак, мы имеем дело со стагнационной теорией, которая не способна объяснить целый ряд фактов. Ее ценность в качестве интегральной  части  современного  корпуса  знаний о  человеке также находится под вопросом. Интенциональные понятия, пред­лагаемые НП, не могут быть включены в тот синтез фундамен­тальных наук о человеке (таких, например, как этология и нейро­физиология), свидетелями которого мы являемся сегодня. С точки зрения ЭМ включение этих понятий в современную науку невозможно, подобно тому, как невозможно включение физики Аристотеля в теорию относительности или включение алхимии в элементарную химию.

Вывод, который делает ЭМ относительно природы интенциональности, можно резюмировать следующим образом: интенцио­нальные понятия составляют ядро НП, теории, которая не только не является истинной, но, напротив, должна быть заменена дру­гой, более продуктивной и релевантной. Поэтому, с нашей точки зрения, можно говорить об ЭМ как о стратегии радикального редукционизма, понимая под последним методику сведения фе­номена интенциональности к содержанию соответствующей тео­рии. Иначе говоря, интенциональные предложения рассматрива­ются как предложения определенной теории, которые описывают псевдообъекты — интенциональные ментальные состояния. Метод, предлагаемый ЭМ, возникает из осознания невозможнос­ти осуществления стратегии классического редукционизма (т.е., например, теории тождества, в которой всякое ментальное состо­яние описывалось как определенное состояние мозга): вместо прямой редукции в ЭМ предлагается избавиться от интенцио­нальности путем объявления ее объектом ложной теории. Или, если воспользоваться словами Пола Черчленда, «если мы оставим надежду на редукцию, то тогда элиминация возникает как един­ственная согласованная альтернатива».

Серл делает два любопытных замечания о методе ЭМ. Во-первых, он указывает, что его сторонники прибегают к так назы­ваемой уловке «героической эпохи науки»: как только позиция ЭМ начинает выглядеть слишком абсурдной, они заявляют, что отказ от убеждения о наличии у нас убеждений аналогичен, к примеру, отказу от убеждения в плоскости Земли. Последняя фраза, кстати говоря, выглядит достаточно нелепо с логической точки зрения. Ведь если мы откажемся от словаря НП при фор­мулировании этой мысли, то очень скоро обнаружим, что другого словаря у нас попросту нет и мы не сможем сформулировать сам тезис ЭМ. Язык науки (или по крайней мере язык научной фило­софии), таким образом, сам зависит от языка НП. Во-вторых, Серл отмечает поразительную метаморфозу, произошедшую с ма­териализмом в философии сознания. В 60-х гг. XX в. материалис­ты доказывали, что отдельные ментальные феномены не сущест­вуют, так как они тождественны состояниям мозга. В 80-х гг.материалисты утверждали, что не существует обособленных ментальных феноменов, потому что они не тождественны состояниям мозга. С точки зрения Серла, это лишний раз показывает, что стремление некоторых философов любой ценой избавиться от ментальных феноменов страдает излишней поспешностью.

Хотя мы не разделяем обшей линии рассуждений Серла, по­зиция которого будет разбираться ниже, концепция ЭМ также представляется нам некорректной. Основной критический аргу­мент против ЭМ был сформулирован Дэниелом Деннетом. Он указывает на нормативный характер НП. С точки зрения Деннета, НП описывает «идеальный» вид нашей внутренней активнос­ти: речь идет не только о том, что значит иметь убеждения и желания, но и о том, что значит быть разумным в управлении ими. Другими словами, рациональность поведения некоторой системы определяется именно на пропозициональных установках, которые входят в НП (об этом мы будем говорить ниже), поэтому хотя нейронаука как эмпирическая дисциплина может эффектив­но усилить НП, последняя не может быть замешена ею. Другая разновидность этого аргумента сводится к тому, что НП носит абстрактный характер, т.е. может применяться к системам, реали­зованным на различных физических носителях. Соответственно бессмысленно говорить о том, что НП является ложной теорией, ведь у нее нет своего эмпирического объекта.

 

«Биологический натурализм» Джона Серла

 

Джон Серл известен в аналитической философии как после­довательный защитник «бастиона субъективности» от непрерыв­ных атак со стороны редукционистов. В этом отношении его позиция представляет собой полную противоположность концеп­ции ЭМ. Любопытно, что, несмотря на это, Серл также считает себя натуралистом и требует рассматривать интенциональность сознания как естественное биологическое свойство мозга.

С его точки зрения, «сознание причинно обусловлено нейробиологическими процессами и в той же степени является частью естественного биологического порядка, как и любые другие свойства вроде фотосинтеза, пищеварения или митоза». Под этим рассуждением Серла, видимо, подписались бы большинство ана­литических философов, по крайней мере, большинство тех, кто склонны считать, что сознание вообще существует. В то же время Серл указывает, что для некоторых ученых, например для Вит­генштейна, такой подход будет неприемлем, так как он не остав­ляет особого выделенного места для «духовных ценностей» — религии, искусства и т.д. Здесь ответ Серла таков: нравится ли нам это или нет, но у нас нет другой теории, которая согласовы­валась бы с нашим научным взглядом на мир. С точки зрения Серла, интенциональность является внутрен­ним свойством сознания. Внутренним (intrinsic) называется такое свойство некоторого объекта, которое присуще ему независимо от любого наблюдателя. Основная идея Серла состоит здесь в том, что «натурализовать» сознание невозможно, потому что оно и так совершенно «натурально». Серл утверждает, что сознание являет­ся одной из биологических функций организма наряду со всеми другими. Единственное отличие сознания от, скажем, пищеваре­ния, заключается в том, что сознание обладает субъективностью. При этом Серл отмечает, что именно субъективность делает со­знание объектом, не поддающимся общепринятым методам био­логического исследования. Субъективность здесь является реаль­ным онтологическим свойством: когда я утверждаю, что «у меня болит спина», то это утверждение является вполне объективным в онтологическом плане, так как не зависит от каких-либо мнений или позиций наблюдателей. Тем не менее эта реальная боль дана нам субъективным образом, и сознание является субъективным именно в этом последнем смысле. Отсюда следует тот факт, что боль является всегда болью «от первого лица», т.е. всегда чьей-то болью. Это истинно и для сознательных состояний в целом. Дру­гое следствие заключается в том, что все мои интенциональные ментальные состояния, направленные на независимый от меня мир, всегда связаны с конкретной точкой зрения на мир. Сам по себе мир не имеет точки зрения, но мой доступ к миру всегда связан с определенной перспективой. Резюмируя вышесказан­ное, Серл делает одно из самых важных утверждений своей тео­рии: «...онтология ментального является нередуцируемой онтоло­гией от первого лица».

По всей видимости, именно после этого заявления Серла начали упрекать в картезианстве. Действительно, позицию чело­века, заявляющего о наличии двух онтологии, довольно трудно отличить от дуализма. То, что у Серла две онтологии, — это очевидный факт, ведь введением «онтологии от первого лица» он отнюдь не отменяет существование «онтологии от третьего лица», задаваемой физикой и биологией (так называемой фундаменталь­ной онтологии, в терминах Серла). Ясно также, что онтология у Серла понимается во вполне традиционном ключе — как сово­купность того, что реально существует, а не просто в смысле содержания конвенциональных теорий. Так что первой задачей Серла становится здесь четкое размежевание с дуализмом. Серл начинает апологетику своей «второй» онтологии с указания на то, почему для нас кажется трудным или неприемлемым сохранить субъективность в нашей научной картине мира. Исторический экскурс, который он здесь предлагает, сводится к тому, что устра­нение сознания и субъективности из сферы науки было своеобразным эвристическим приемом, который был применен в клас­сической науке в XVII—XVIII вв., способствовал развитию науч­ного знания в течение нескольких столетий и устарел в наши дни. Далее Серл утверждает, что наша наука, а точнее, наша манера выражаться о науке, до сих пор находится в оковах картезианско­го словаря. Представление о физической реальности как res extensa исключает возможность включения в нее ментальных состо­яний. Но тогда электрон также не может быть описан как физи­ческий объект. С этим картезианским артефактом связано и то, что когда мы формируем нашу картину мира, то делаем это на основе модели зрения. Такая модель предполагает, что мир состо­ит из очень маленьких частиц, которые организованы в системы, которые, в свою очередь, можно увидеть. Но в такой модели реальности мы не можем увидеть сознание. Здесь Серл перефор­мулирует концепцию «привилегированного доступа», внося суще­ственную оговорку. Да, мы не можем наблюдать сознание других людей, а только их самих. Но мы не можем наблюдать и свое сознание. Это происходит просто потому, что в этом случае нет различия между наблюдаемым и наблюдением. Другими словами, интроспекция — модель, основанная на зрении, не работает в случае сознания. Вывод довольно пессимистичен: «для нас не существует способа отобразить субъективность как часть нашего взгляда на мир, поскольку интересующая нас субъективность и есть, так сказать, само отображение».

На вопрос: не лучше ли молчать о том, о чем невозможно говорить, ответ Серла, очевидно, был бы таким: «Для того чтобы мы могли говорить об этом, мы должны изменить наше представление о реальности и, прежде всего об отношении реальности и наблюдения». Следующее утверждение Серла как раз об этом: если мы будем настаивать на объяснении мира, которое будет объективно не только в гносеологическом смысле слова, т.е. так, чтобы его утверждения были независимо проверяемы, но и в онтологическом, т.е. предполагать, что описываемые феномены обладают существованием, независимым от любой формы субъек­тивности, то мы не сможем описывать сознание, так как будем неспособны описывать субъективность. Это высказывание выгля­дит довольно странно. Во-первых, в нем мы находим противоре­чие с тем, что Серл говорил о «гносеологической объективности» ментальных состояний. Действительно, «быть независимым от на­блюдателей» и «быть независимо проверяемым» — это несколько разные вещи. Поэтому в случае высказывания «у меня болит спина» гносеологическая объективность, по Серлу, — это одно, а в случае объяснения мира — нечто прямо противоположное. Во-вторых, и это главное: что будет, если мы не побоимся попасть в плен картезианского словаря и спросим себя, что действительно может означать эта дискуссия о субъективности для характеристики онтологической позиции самого Серла? Нужно ли нам понимать его в том ключе, что «фундаментальная онтология» действи­тельно должна определяться субъективностью? По всей видимос­ти, следует признать, что в этом пункте рассуждения Серла довольно уязвимы.

В целом позицию Серла по отношению к дуализму можно сформулировать так: дуализм предполагает, что сознание является особым веществом, Серл же настаивает, что сознание является свойством мозга, подобно тому, как быть жидкостью является свойством молекул Н20 при определенной температуре.

Как же функционирует в мире, описываемом фундаменталь­ной онтологией, такой странный биологический объект, как со­знание? Для ответа на этот вопрос Серл использует концепцию эмерджентности: «Предположим, что мы имеем систему S, состо­ящую из элементов а, b, с... Например, S могла бы быть камнем, а элементы — молекулами. В общем имеются такие свойства S, которые не являются или не являются (с необходимостью свойст­вами а, Ь, с... К примеру, S могла бы весить десять фунтов, а вот сами молекулы в отдельности не весят десять фунтов. Давайте назовем подобные свойства "системными свойствами". Форма и вес камня являются системными свойствами. Некоторые систем­ные свойства могут быть дедуцированы, постигнуты или вычисле­ны из свойств а, Ь, с... прямо на основе того, как они сочетаются и как расположены (а иногда на основе их отношений к осталь­ному окружению). Примером таковых могли бы быть форма, вес и скорость. Однако некоторые другие системные свойства не могут быть постигнуты лишь на основе сочетания элементов и отношений с окружением; их следует объяснять в терминах кау­зальных взаимодействий среди самих элементов. Давайте назовем таковые "каузально эмерджентными системными свойствами". Твердость, жидкий характер и прозрачность суть примеры кау­зально эмерджентных системных свойств. В соответствии с этими определениями сознание есть каузально эмерджентное свойство систем». Для того чтобы определить строгий смысл «каузальной редукции», Серл предлагает классификацию видов редукций. Мы не будем рассматривать здесь все виды (всего их насчитывается пять), а ограничимся лишь описанием двух наиболее значимых для нашего анализа. Прежде всего, речь идет о наиболее важной из всех видов редукции — об онтологической редукции. Она предполагает, что объекты определенных типов можно свести к объектам других типов (например, что привычные нам объекты реальности, такие как деревья и дома, состоят из частиц, описы­ваемых физикой). Каузальная редукция — это отношение между двумя типами вещей, которым могут быть присущи каузальные способности, когда существование и, следовательно, каузальные способности редуцируемой сущности оказываются полностью объяснимыми в терминах каузальных способностей редуцирую­щего феномена. В качестве примера приводится свойство некото­рых объектов быть твердыми: в этом случае мы имеем каузальные способности (например, непроницаемость), причем эти способ­ности могут быть каузально объяснены с помощью каузальных способностей молекулярной структуры данных объектов.

Обычно каузальная редукция ведет к онтологической. Однако в случае сознания этого не происходит. То есть, допуская вместе с Серлом каузальную редуцируемость сознания к физическим со­стояниям мозга, мы, тем не менее, должны отказываться от по­пыток аналогичной онтологической редукции. В доказательство своего тезиса Серл приводит известный аргумент о нередуцируемости сознания. Суть его сводится к следующему: если некто испытывает боль, то, с одной стороны, это проявляется в его субъективных болевых ощущениях, а с другой — причинно обу­словливается определенными нейрофизиологическими процесса­ми в мозге. Попытка онтологической редукции в данном случае будет означать, что мы делаем утверждение, что боль — это не что иное, как нейрофизиологические процессы в мозге. В таком случае наиболее существенная, субъективная «часть» боли будет утеряна и редукция окажется несостоятельной. Этот вывод, с точки зрения Серла, не влечет за собой деструктивных последст­вий для нашей научной картины мира. Сознание является нередуцируемым не потому, что выпадает из нашего физического мира или обладает какими-то таинственными свойствами, а в силу самой нашей практики по формулированию определений. Другими словами, редукция, изначально направленная на устра­нение субъективных характеристик (например, в случае цвета — это переход от естественной теории к теории волн), по определе­нию не может применяться к тому, что является субъективнос­тью. Там, где рассматривается явление, мы не можем провести различие между явлением и реальностью, поскольку само явление и есть реальность. Получается, что нередуцируемость сознания является тривиальным следствием нашей прагматики использова­ния определений. Важным и обычно недооцениваемым моментом является здесь то, что Серл говорит не о принципиальной нередуцируемости, а лишь о нередуцируемости согласно стандартным образцам редукции. То есть некий революционный метод редук­ции, возможно, мог бы редуцировать сознание. Фактически Серл встает здесь на позиции трансцендентализма, хотя терминологи­чески это и происходит под видом анализа использования редук­ции. Сознание как условие всех возможных редукций само не может быть подвергнуто редукции.

Удалось ли Серлу доказать свою непричастность к дуализму? С одной стороны, благодаря его настойчивым заверениям мы твердо усваиваем, что сознание каузально определяется состоя­ниями мозга. С другой — вопреки его метаредукционистским пассажам, а возможно, и благодаря им мы не менее твердо по­мним о наличии двух онтологии и нередуцируемой субъективнос­ти. Что же мы имеем в итоге? Смог ли Серл усидеть на двух стульях — научного материализма и субъективизма? Нам кажется, что нет. Серл не смог продемонстрировать подходящий для объ­единения своих тезисов словарь. Постулируя отказ от картезиан­ства, он не смог действительно отказаться от него. Излюбленный пример Серла о природе каузальной зависимости сознания от мозга относится к свойству воды быть жидкой: это свойство яв­ляется таким же «поверхностным» свойством молекулярной структуры, как и сознание — свойством мозга. Зададимся следую­щим вопросом: является ли свойство воды быть жидкой внутрен­ним в терминах Серла? Очевидно, что нет. Мы можем себе пред­ставить такого наблюдателя, например наноробота, для которого данный объект (вода) не был бы жидким. Является ли сознание внутренним свойством мозга? Разумеется, является, ведь в этом случае мы не можем даже представить себе подходящего наблю­дателя. Следовательно, в примере о сознании и воде сравнивают­ся два несопоставимых свойства.

Кроме того, в отличие от ЭМ, который стремится объяснить интенциональность в терминах содержания ложной научной тео­рии, концепция Серла не соответствует нашему определению на­турализма и модели редукции, описанной Фодором. Действитель­но, если феномен интенциональности является биологическим, то почему интенциональность не может быть редуцирована к стандартным объектам, с которыми работает современная биоло­гия? Кажется, что таких противоречий в концепции Серла до­вольно много. Серл высказывает свою приверженность научному натурализму, но это натурализм очень специфического толка, требующий коррекции научной теории в силу определенных ме­тафизических причин (наличия «очевидности» субъективного опыта).

 

Интенциональность как прагматическая установка: концепция Дэниела Деннета

 

Согласно определению, данному Д. Деннетом, интенциональная система — это система, чье поведение может быть (по крайней мере иногда) объяснено и предсказано через приписыва­ние ей убеждений и желаний. Данный объект является интенциональной системой, если и только если существует некто, кто пытается объяснить и предсказать его поведение в качестве таковой. Это можно проиллюстрировать следующим примером. Представим себе, что мы играем в шахматы с компьютером. Наша задача заключается в том, чтобы как можно точнее предсказан его следующий ход. Для решения этой задачи мы можем, избрав три стратегии (или применить три установки): во-первых, эта стратегия анализа конструкции компьютера. Она заключается в выяснении того, из каких частей состоит данный компьютер, за что отвечает каждая часть (одной из частей должна быть программа компьютера) и т.д. После того как мы получим достаточно большой объем информации о конструкции компьютера, мы сможем точно предсказать следующий ход, который сделает машина. Обычно стратегию анализа конструкции мы применяем для предсказания поведения механических объектов. Существенным свойством стратегии анализа конструкции является то, что мы может делать предсказания, исходя лишь из знания функциональной назначения частей конструкции, не обращая внимания на то, и; чего конкретно они сделаны или как устроена конкретная часть. Во-вторых, это физическая установка. В этом случае наши пред сказания основаны на фактическом физическом состоянии данного объекта и вырабатываются исходя из наших знаний закона физического мира. Это единственная стратегия, которая позволяет выявлять неисправности в работе системы. Она редко применяется при предсказании действий компьютера, так как количество критических для физического определения компьютера переменных превышает возможности любого вычислителя. Поэтому хотя в нашем случае попытка предсказания хода компьютера, основанная на физической установке, является весьма трудоемкой, эта задача все-таки в принципе выполнима. Тем не менее современные компьютеры слишком сложны для того, чтобы mi могли эффективно выполнить нашу задачу исходя из первых двух стратегий. Третья стратегия заключается в том, чтобы рассматривать компьютер в качестве реального противника, подобного другому человеку, т.е. рассчитывать на то, что компьютер сделает наиболее рациональный ход, исходя из позиции на доске и правил игры. Это — интенциональная стратегия, основанная на гипотез о том, что у компьютера есть убеждения (правила игры шло позиция на доске) и желания (выиграть, свести партию вничью усилить свою позицию, ослабить позицию соперника и т.д.). При этом мы не должны задаваться вопросом, есть ли у компьютера действительности убеждения и желания: наше определение интенциональной системы не подразумевает такое действительно существование этих феноменов. Стратегия, которую мы используем, исходит из прагматических соображений, она работает, и при этом у нас нет необходимости интересоваться тем, что происходит внутри компьютера. Мы можем менять установки, применяя интенциональную, когда играем в шахматы с компьютером как оппонентом, конструктивную, когда модернизируем его, физичес­кую, когда чиним.

Когда Деннет приводит этот пример, он не имеет в виду, что шахматный компьютер может рассматриваться как полное описа­ние или симуляция работы сознания. Его тезис состоит в том, что чисто физическая система может быть настолько сложной и орга­низованной таким образом, что мы — из прагматических сообра­жений — должны рассматривать ее так, как если бы она имела убеждения и желания и обладала рациональностью, чтобы иметь возможность эффективно предсказывать ее поведение. Понятие рациональности играет центральную роль в деннетовской концеп­ции интенциональности: с его точки зрения интенциональные состояния обладают нормативным характером, который задается как предпосылка для приписывания убеждений данной системе. Деннет замечает, что у нас уже есть некоторые «грубые и при­близительные принципы» рациональности, которые мы можем уточнить при помощи более совершенной теории:

1.  Убеждения системы являются такими, какие данная систе­ма должна иметь, исходя из своих возможностей восприятия, своих эпистемологических потребностей и своей биографии. То есть в целом ее убеждения одновременно истинны и релевантны ее жизни.

2.  Желания системы являются такими, какие данная система должна иметь исходя из своих биологических потребностей и наиболее выполнимых способов их удовлетворения. Таким образом (как установлено эмпирически), интенциональные системы желают выживать и размножаться и, следовательно, желают иметь пищу, безопасность, здоровье, секс, богатство, влияние и т.п.

3.  Поведение системы будет состоять из тех действий, кото­рые будут рациональными для агента с данными желаниями и убеждениями.

То есть система считается рациональной, если она действует в соответствии со своими (истинными) убеждениями и (соответ­ствующими биологической природе) желаниями. Ясно, что эти три принципа в самом деле довольно грубые и приблизительные. Поэтому теория интенциональных систем, которая, по Деннету, является общей нормативной теорией рациональности, остается лишь предварительным наброском. Тем не менее цель, поставлен­ная здесь Деннетом, кажется вполне ясной.

Когда мы занимаем интенциональную позицию в отношении некоторой системы, мы не только не делаем никаких утвержде­нии относительно ее внутреннего физического устройства, но мы также не говорим ничего о конструкции или программе данной системы. Подобно тому как отдельное описание функционирования программы совместимо с неопределенно большим количеством физических реализаций, так и отдельное интенционально (описание совместимо с неопределенно большим количеством описаний конструкции или физических описаний. Чтобы рассматривать объект как интенциональную систему, мы должны приписать ему достаточный набор убеждений и желаний, которые были бы рациональными для данного объекта, исходя из его природы и истории. Тем не менее, это не означает, что желания и убеждения каким-либо систематическим способом связаны с не­которыми внутренними состояниями, описываемыми как физи­ческие или функциональные.

Легко заметить, что по отношению к убеждениям и желаниям Деннет является инструменталистом. В теории Деннета, разумеет­ся, не находится места для «внутренней интенциональности», о существовании которой говорил Серл. Интенциональные понятия не описывают каких-либо реальных вещей в мире, а служат лишь наиболее удобным способом объяснения и предсказания поведе­ния некоторых систем (причем этими системами могут быть как люди или животные, так и компьютеры). Более того, «репрезента­ция убеждений и других интенций интенциональной системы внутри этой системы не является необходимой для того, чтобы мы могли успешно предсказывать ее поведение, заняв интенцио­нальную позицию».

Задав определение интенциональной системы, мы можем вслед за Деннетом переинтерпретировать первую часть тезиса Брентано как редукционистский тезис, подобный тезису Чёрча в основаниях математики. Согласно тезису Чёрча, каждая эффек­тивная процедура в математике является рекурсивной, т.е. вычис­лимой машиной Тьюринга. Данный тезис не может быть доказан, так как он строится исходя из интуитивного и неформализуемого понятия эффективной процедуры, однако он позволяет осущест­вить очень полезную редукцию туманного, но полезного матема­тического понятия к строго определенному понятию большей силы. По аналогии с этим утверждение о том, что все ментальные феномены описываются как интенциональные системы, позволя­ет редуцировать интуитивно понимаемую область ментального к четко определенной области объектов, которые организуются до­статочно формально и систематично. В данном случае речь идет о концептуальной редукции, которая подразумевает наличие для объекта двух разных способов описания, один из которых может быть сведен к другому.

Концепция Деннета вызвала множество критических замеча­ний. Для их разбора потребовалась бы отдельная работа. Остано­вимся лишь на одном пункте, который тесно связан с темой нашей статьи. Джон Серл упрекает Деннета, что, с точки зрения последнего, интенциональностью могут обладать любые объекты, включая атомы и молекулы. С точки зрения Серла, это принципиально невозможно: атомы и молекулы неспособны демонстрировать интенциональные свойства. Разумеется, такая постановка вопроса в контексте теории Деннета некорректна, поскольку у нас нет никаких прагматических оснований занимать интенциональную установку по отношению к элементарным частицам, которые прекрасно поддаются физическому описанию. Однако вопрос, возникающий здесь, сводится к следующему: если атомы и молекулы не могут иметь интенциональные свойства, то что именно может их иметь? Ответ Серла состоит в том, что единственным уникальным объектом во Вселенной, обладающим внутренней интенциональностью, является мозг человека и, по всей видимости, высших животных. Отсюда легко видеть, что, с точки зрения Серла, мозг состоит из атомов и молекул и некоторого нередуцируемого свойства, отвечающего за субъективность. Такую позицию, на наш взгляд, можно классифицировать как неовитализм, что, разумеется, совершенно неприемлемо в контексте научного натурализма.

Здесь мы не можем подробно обсуждать теорию сознания Деннета. Отметим лишь две важные особенности этой теории, связанные с обсуждением научного натурализма. Во-первых, Деннет не пытается свести сознание только к биологии или только к языку. И биология, и язык должны в равной мере участвовать в объяснении сознания и субъективности. Деннет мыслит сознание как точку, в которой сходятся «Машина Дарвина» и «Машина Тьюринга». Во-вторых, концепция интенциональности как уста­новки рациональности, предложенная Деннетом, позволяет ис­пользовать интенциональные понятия в рамках научного знания, оставив в стороне онтологическую дилемму. Следует помнить, что в отличие от своих предшественников, бихевиористов, современ­ные когнитивные психологи активно используют понятие интенциональности в своей работе. Например, объясняя языковые или визуальные процессы, психологи свободно говорят о репрезентациях фонологических свойств или о световых решетках. Получается что интенциональность уже находит свое место в научной картине мира.

Резюмируем наш анализ. Концепция Деннета представляется нам оригинальной и смелой попыткой «натурализации», предпо­лагающей сведение интенциональных свойств сознания к прагма­тической модели описания поведения некоторых сложных систем. Такая программа позволяет сохранить полезные объяснительные свойства интенциональности и одновременно избавиться от онтологической проблемы соотношения интенциональности и физи­ческой реальности. При этом данная теория четко соответствует определению научного натурализма,  данному выше.  В  рамках данной статьи мы считаем нецелесообразным обсуждать более широкий контекст этой теории — такое обсуждение потребовало с бы отдельной работы.

 

Заключение: два «натурализма»

 

В заключение нам хотелось бы обсудить основную особен­ность современных дискуссий об интенциональности и натурализме. Часть философов, называющих себя натуралистами (будем называть эту позицию «натурализм-1»), стремятся исследовать сознание,  исходя из общенаучных стандартов рациональности и оперируя существующими в науке фактами и теориями. Такие философы заявляют о необходимости и возможности редукции интенциональности, модель которой была описана Джерри Фодором («R репрезентирует S» истинно, если и только если С, где словарь, в котором описан С, не содержит интенциональных понятий). Другие философы, также именующие себя натуралистами (здесь мы будем говорить о «натурализме-2»), считают, что хотя сознание и интенциональность в принципе являются естествен­ными объектами, они не могут быть адекватно описаны в рамках существующей научной теории. Эти философы отстаивают абсолютную или относительную нередуцируемость интенциональности. К «натурализму-2» примыкают, в частности, работы Роджера. Пенроуза, цель которых состоит в демонстрации того, что современная наука фундаментально неполна и именно поэтому не может: адекватно описывать сознание и интенциональность. И лишь от­крытие качественно новых физических взаимодействий, по мысли Пенроуза, могло бы позволить дать научное объяснение сознания, С нашей точки зрения, самым серьезным недостатком «натурализма-2» является постоянное отставание его сторонников реального развития научного знания. Декларируя невозможность объяснения сознания современной наукой и требуя изменит последнюю, они постоянно вынуждены закрывать глаза на новые данные  и  гипотезы,  выдвигаемые  в  рамках уже  работающей науки. Такая позиция, делающая ставку исключительно на до­вольно туманные революционные открытия, которые должны со­стояться в будущем, является, на наш взгляд, непродуктивной Любопытно, что в этом отношении к «натурализму-2» примыкай элиминативный материализм, основные надежды которого так связаны с будущими успехами «полной нейронауки».

С нашей точки зрения, вместо прогнозирования будущих на­учных революций, направленных на объяснение сознания, следует сосредоточиться на объяснении сознания в рамках уже имеющихся у нас философских и научных теорий. Оптимизм, которые исповедуют здесь такие авторы, как Дэниел Деннет, полностью соответствует стандартам,  принятым  в науке,  т.е.  в конечном счете соответствует идеологии научного натурализма.