Политический класс.-№2.-2007.-С.24-27

 

 

Дмитрий Андреев

 

Формула Февраля

 

Из-за чего в России может произойти «бархатная революция»

 

 

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд...

Борис Пастернак

 

Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого

смысла будет свой праздник возрождения.

Михаил Бахтин

   

     Принято считать, что революция «бархатная» отлича­ется от революции обычной - «небархатной» - сво­ей бескровностью. Или по крайней мере малой кро­вью. Потому она и «бархатная», то есть мягкая, нежная. В каком-то смысле так оно и есть. Крови в «бархатных рево­люциях» действительно мало. Да и та проливается обычно не в ходе столкновений революционных и контрреволюци­онных сил, а... в воспитательных целях. Как правило, это кровь отдельных, считающихся наиболее виноватыми представителей свергаемого режима. Или же кровь «муче­ников за революцию», удивительным образом оказываю­щихся всегда в нужное время и в нужном месте - там и то­гда, где и когда предначертано пролиться этой самой «му­ченической» крови...

    Зачем лукавить? Кровь здесь - вещь важная, но все-та­ки второстепенная. Главная разница между революциями классическими и «бархатными» состоит в том, что первые оказываются результатом пускай акселератского, но все же органического и естественного социального развития, а по­следние представляют собой многоходовые политтехнологические спецмероприятия со всеми вытекающими отсюда последствиями. Именно поэтому совсем необязательно в результате «бархатной революции» меняется обществен­ный строй - «цветочные» события на постсоветском про­странстве наглядный тому пример. А вот ротация правя­щей элиты происходит обязательно. Собственно, ради это­го и затевается весь спектакль.

    Но все-таки ключевой особенностью «бархатных рево­люций» является именно их пиаровская сущность: исклю­чительная роль отводится разного рода информационно-идеологическим акциям, да и сами революционные дейст­вия подчас балансируют на грани реального и виртуально­го. Для этих действий вовсе не требуется классической «революционной ситуации», они могут быть реализованы фактически в любой обстановке - все зависит от объема сделанных в них капиталовложений.

    Дважды за свою историю Россия переживала подобные революционные события, которые совершенно справедли­во можно оценить именно как «бархатные революции». Первый раз - в ходе перемен, начавшихся Февральской революцией 1917-го и закончившихся разгоном Учреди­тельного собрания в январе 1918-го. Второй раз «бархат­ная революция» шла дольше - примерно с осени 1990-го и до отставки Михаила Горбачева в конце декабря 1991-го. Подробности обеих исторических эпох в целом хорошо из­вестны, хотя и там, и там имеются некоторые ключевые проблемы, до сих пор не получившие должного и внятного объяснения. Например, о степени скоординированное™ действий заговорщиков из высшего командного состава русской армии (да и были ли на самом деле эти заговор­щики?), Думы и петроградской улицы в февральско-мартовских событиях 1917-го. Или о причастности президента СССР к затее ГКЧП.

    Однако, несмотря на остающиеся вопросы, историче­ская оценка первой и второй «бархатных» может быть только лишь однозначно негативной - они приводили к обрушению государственности и, следовательно, ставили под вопрос саму историческую субъектность страны. Но оба раза катастрофы удавалось избежать. 90 лет назад -благодаря волчьей хватке большевиков, а совсем недавно -по причине неимоверного властолюбия Бориса Ельцина. Хотя эти «контрреволюционеры» на определенных этапах выступали чуть ли не главными действующими лицами обеих «бархатных». Выходит, закон Термидора работает не только в обычных революциях, но и в «бархатных». Во всяком случае, в нашей стране.

    Два года назад, по свежим следам майданных событий в Киеве, у нас активно заговорили о возможности «бархат­ной революции» в нынешней России. Помнится, разгово­ры тогда быстро поутихли, правда, вероятных сценариев было напридумано великое множество. Но что характерно, практически все эти сценарии отталкивались от схем «цветных» постсоветских или же «бархатных» восточноев­ропейских революций, то есть от совершенно чужих для нас реалий. В то же самое время совпадения некоторых системообразующих факторов 1917-1918-го и 1990-1991-го наталкивают на мысль о существовании некоей формулы русской «бархатной революции», или своего рода форму­лы Февраля - если называть ее по самому первому опыту подобного рода.

   Каковы же компоненты этой самой формулы Февраля и прочитываются ли они в нашей теперешней действитель­ности? Не претендуя на исчерпывающий перечень, назо­вем лишь наиболее характерные и легко проецируемые на сегодняшний день. Для краткости эпохи первой и второй «бархатных» будем обозначать названиями месяцев, в ко­торые происходили ключевые события, - соответственно Февраль 1917-го и Август 1991-го.

   Первое. И Февраль, и Август в качестве непременного сценарного элемента имели добровольное сложение своих полномочий носителем верховной власти. Такое добро­вольное отречение случалось и в самом начале, как в 1917-м, и уже под занавес, как в 1991-м. Но оно непремен­но было, причем происходило именно добровольным (пусть вынужденным, но тем не менее все-таки доброволь­ным) образом, дающим повод говорить о бегстве власти, которая, таким образом, не до конца использовала имев­шиеся в ее руках ресурсы для предотвращения катастро­фы. Понимая всю условность сравнения, все-таки отметим здесь определенную аналогию с намерением Владимира Путина уйти по истечении второго срока. Конечно, в дан­ном случае не может быть и речи о бегстве власти. Но раз­ве от этого легче?

   Второе. И Февраль, и Август были порождены двое­властием. Сегодня нет и вроде бы не предвидится повто­рения двоевластия образца 1917-го и 1991-го, то есть двое­властия непосредственно самой верховной власти и дру­гих властных структур - IV Думы или ее Временного ко­митета - в 1917-м; избранного в 1990-м Съезда народных депутатов РСФСР и его Верховного Совета, а также пре­зидента РСФСР - в 1991-м. (Двоевластие псевдолегитим-иых Временного правительства и Петроградского Совета в 1917-м в данном случае не в счет по причине отсутствия в то время верховной власти как таковой - до созыва Уч­редительного собрания. Между тем именно их взаимное противостояние и породило само историческое понятие двоевластия.) Тогда за реальную власть конкурировали разные по своей природе субъекты, одним из которых в каждом из обоих случаев являлась верховная власть, а другим - ее конкурент, представлявший собой всего лить какой-то отдельный элемент государственной структуры, который из-за слабости верховной власти просто претен­довал на ее место.

   Сейчас же складываются условия для качественно ино­го и гораздо более разрушительного двоевластия - двое­властия внутри пространства власти в результате клониро­вания ее однородных субъектов. Главной задачей полити­ческих менеджеров, проектирующих избирательный сезон 2007-2008 годов, является обеспечение преемственности политического курса. Ради этого клонируются преемники вкупе с «едиными», «справедливыми» и «свободными». И те и другие отличаются друг от друга не столько по су­ществу, сколько по внешним эффектам, производимым бросающимися в глаза как бы идеологическими особенно­стями. Делается это для того, чтобы растянуться по всей линии электорального фронта, не только не допустив туда «впесистемщиков», но и серьезно потеснив «системщиков» -оппозиционеров и маргиналов. По принципу: кто бы пи со­рвал банк - он все равно из нашей стаи, а значит, пойдет прежним путем.

   Ой ли? А разве уже сегодня высокие государственные мужи не дискредитируют себя (да ладно бы только себя, но ведь через себя - и осеняющую всех их вместе и источа­ющую на этих мужей свои эманации единую и неделимую власть) неподобающими дразнилками типа «пива», «вод­ки» и «закуски»? И это еще только сейчас, когда партий­ные клоны делят регионы. А что будет, когда ближе к дека­брю запахнет настоящим госбюджетом - через думское-то большинство? Да даже если все места и кабинеты на Охот­ном Ряду заранее распишут в оговоренной пропорции и строго-настрого накажут «не очень-то заигрываться» в предвыборную кампанию - разве это сработает? Вряд ли. И вместо «водки» с «пивом» фонтаном забьет ядреный «ерш» оскорблений, компроматов и сливов.     И все это -внутри самой власти. На потеху обывателям, кривящимся в ухмылке: «Да, весело у них там наверху». Один раз уже били по коммунизму, а раздолбали страну. А теперь едким сарказмом начнут выедать власть - какую-никакую, но власть - единственный дееспособный политический субъект России, олицетворяемый Владимиром Путиным.

     Я уже не говорю о том, что при абсолютно любом итоге 2 декабря кто-то из клонов обязательно окажется обижен­ным и захочет переиграть выборы. Если власть и на этот раз предпочтет остаться сторонним наблюдателем и усту­пит под нажимом наиболее крикливого, то любое такое пе­реигрывание будет означать, во-первых, уже гарантирован­ную победу обиженных в ходе первого голосования, а во-вторых - неминуемое стремление бывших обиженных и теперешних победителей рассчитаться с Кремлем за свою первоначальную обиду. Ну что, разве и теперь еще не за­пахло Февралем?

    Мы привыкли считать думские выборы второстепенны­ми. В лучшем случае воспринимаем их в качестве индика­тора общественных настроений - для принятия действи­тельно серьезных решений по поводу организации верхов­ной власти, как это было, например, в 1999-м. Но предсто­ящая в декабре кампания может совершенно неожиданно оказаться гораздо более значимой, нежели обычно, если превратится в буффонаду взаимных разоблачений. Боюсь, что привыкшие за последние годы к скучным и предсказу­емым федеральным кампаниям политические менеджеры окажутся просто не готовыми к подобному повороту собы­тий. Случись так на самом деле - и декабрьские выборы в Думу станут негативом выборов 1999-го. Тогда новый ли­дер ярко въехал в Кремль на «медвежьей» упряжке. Теперь же длинная тень декабрьской свары может дотянуться и до начала марта, создав соответствующее настроение для все­народного волеизъявления.

   Поэтому преемников надо не толкать в «тягачи» соот­ветственно «единых», «справедливых» и, возможно, «сво­бодных», а напротив, любой ценой дистанцировать от пар­тийных клонов, всячески доказывая, что президентская кампания - это совсем другое дело и по значению, и по культуре проведения. В противном случае, когда поздней осенью начнется схватка за бюджет, отойти в сторону бу­дет уже невозможно - замаранными окажутся все.

    Раньше на думских выборах партия власти претендовала на парламентское большинство, а системная оппозиция - на прежнюю роль и желательно не с потерей, а с приобретени­ем новых мандатов. При этом на внесистемную оппозицию смотрели сквозь пальцы - отдельные ее представители, как диковинные животные в зоопарке, случалось, и попадали на Охотный Ряд. Зато любые попытки разного рода альтер­нативных партий власти пресекались решительно и на кор­ню. Так было со скоковскими КРОтами в 1995-м и лужков-ско-примаковским ОВР в 1999-м. В ходе следующего избирательного цикла монополизм партии власти был уже не­колебимым, появилась возможность полностью избавиться от «внесистемщиков». И после этого, да еще под сетования о расколе элиты такой раскол вдруг начинает всячески сти­мулироваться клонированием партии власти! Поступать подобным образом ради гарантий преемственности полити­ческого курса - политически близоруко. Как будто сейчас возможен какой-то иной курс, удовлетворяющий подавля­ющее большинство граждан России! Как будто на предсто­ящих думских и тем более президентских выборах кто-то способен реально конкурировать с нынешней властью! Правда, с одной маленькой оговоркой - властью, не клони­рованной ни по партиям, ни по преемникам. Но все делает­ся ровно наоборот. Власть собственноручно пестует своего реального конкурента - третью «бархатную».

     В который уж раз мы наступаем на одни и те же грабли, делая выбор в пользу обезличенных функций и структур, а не живых и конкретных людей. И не желаем слышать муд­рого Карамзина, еще в начале XIX века понявшего несов­местимость самодержавной идеократии и все сильнее об­волакивавшей престол латентно-прозападной бюрократии и потому возопившего: «<...> не формы, а люди важны». И вместо того, чтобы пропагандировать реальные дела дос­тойных личностей, множим политические маски. А если и говорим о живых людях, то как-то украдкой, воровато и озираясь по сторонам - мол, и так все все понимают, а вме­сте с тем лишнего не сказано; «линия партии» озвучена, да и тому, о ком речь, лучше - лишний раз не засветился.

    Преемники пока ведут себя достойно-единообразно. Даже Deep Purple любят вместе. Конечно, здесь все неиз­меримо строже, чем ниже - на уровне партий. Но где га­рантия в том, что и далее события пойдут по заранее рас­писанному сценарию? Особенно в оскандаленной думской кампанией обстановке декабря 2007-го - марта 2008-го? Разве у наших политтехнологов не было все схвачено на Украине в 2004-м? А что вышло в итоге?

   К тому же не надо забывать - короля играет свита. Са­ми по себе преемники могут изо всех сил придерживаться оговоренных ролей. Но за спиной каждого из них неизбеж­но будет своя «группа поддержки», уже загодя заготовив­шая десятки медных именных табличек на кабинеты 14-го корпуса Кремля, комплекса зданий на Старой площади и Белого дома на Краснопресненской набережной.

   И даже если декабрьско-мартовские буреломы будут пре­одолены по расписанию (или более-менее по расписанию), то и в этом случае нас ждет какое-то странное двоевластие ново­го президента и экс-президента, а ныне - национального ли­дера. Мы - не китайцы, и у нас нет исторического опыта взращивания собственных дэн cяопинов, к которым бы при­слушивались при наличии официальных первых лиц. Отно­шение к носителям верховной власти в России меняется не то что при их переходе в категорию «бывших», но уже даже тогда, когда они лишаются поддержки «гения места». «Пись­мо к съезду», посланное из Горок в Москву, можно смело не читая выбросить в мусорную корзину. А когда «хозяин» от­дыхает в Крыму, самое время всерьез призадуматься, нужен ли он вообще. Призадуматься можно хорошо, как в 1964-м, или плохо, как в 1991-м, но главное, чтобы Кремль в это вре­мя пустовал. Об особенностях этой нашей извечной нацио­нальной «болезни» - кратофилии - замечательно сказал Але­ксандр Блок: «Кремли у нас в сердце, цари - в голове. Вечные формы, нам открывшиеся, отнимаются только вместе с серд­цем и с головой». И как бы Путин ни хотел, чтобы его «вос­принимали как человека, которого наняли на работу» и кото­рый поэтому «не правит», а «просто работает», этому жела-нию не суждено сбыться. Да, президент «просто работает», но имеет такую возможность именно потому, что «правит». А сможет ли он «просто работать» - хотя бы где-нибудь, -когда перестанет «править»? По крайней мере сейчас такое трудно себе представить. Как трудно вообразить себе лидера нации, добровольно (пусть и по закону!) оставившего власть.

    Третье. Февраль и Август (не учитывая «бархатные пе­рехваты» в некоторых союзных республиках) творились в столицах. Вся остальная страна являлась безучастным зри­телем происходившего и лишь постфактум поспешно выра­жала свою горячую поддержку победившей стороне. Теперь же все может произойти иначе: раздрай во власти, наиболее ярко проявившийся в Центре, способен спровоцировать не­предсказуемые последствия на местах. Особенно теперь, когда электоральные возможности регионов существенно ограничены и новые руководители субъектов Федерации воспринимаются исключительно как «люди из Москвы», нужная партийная принадлежность или даже, скорее, -учитывая наш русский политический максимализм, в гео­метрической прогрессии усиливающийся по мере удаления от столицы, - непринадлежность создают благодатную поч­ву для продолжения конфликта между партийными клона­ми и после выборов - но уже на региональном уровне. Ре­гионы начнут шантажировать Центр. Вспомнится вроде бы уже поутихшее сутяжничество с Москвой регионов-доно­ров. Как грибы после дождя повырастают самопальные внутренние таможни. И словно не было восьми путинских лет, страна скатится в начало 90-х и испытает на себе то, че­го каким-то чудом тогда удалось избежать, - русский сепа­ратизм. Тупой и непреодолимый в отличие от сепаратизма национального (апеллирующего все-таки хотя бы к каким-то высоким смыслам), мотивированный примитивной фор­мулой: «А чтобы Москва не жировала!»

    Четвертое. Пространством Февраля 1917-го была ули­ца, на которую вывалила толпа, обеспокоенная тем, что ей может не хватить хлеба, и возжелавшая зрелищ. Кстати, толпа, наиболее квалифицированная и обеспеченная в ма­териальном отношении, проживавшая в элитных районах Петрограда. А также войска - и опять-таки не с фронта, а из благополучного столичного гарнизона. Даже если здесь не говорить о совершенно очевидном факте грамотной ре­жиссуры волнений питерских рабочих и солдат, то нельзя не отметить одной характерной революционной законо­мерности: брожение толпы начинается вовсе не от отчая­ния, а от желания качественно улучшить свое и без того благополучное - на фоне остальной страны - материаль­ное положение. Революции делаются не голодными, а на­сытившимися - чтобы стало еще сытнее.

     Пространство Августа 1991-го - это пространство пе­чатных и электронных СМИ. И уже в гораздо меньшей степени - улица. Вторая «бархатная» победила в информа­ционной сфере еще задолго до того, как ликующая толпа низвергла на Лубянке с постамента железного Феликса. То есть в отличие от Февраля, когда массы сначала вышли на улицу, а уже затем поняли - зачем они вышли, в Авгу­сте стремглав выбегали из дома, насмотревшись телевизо­ра и начитавшись газет. Характерный образ ночи с 20 на 21 августа 1991 года - человек с радиоприемником (куп­ленным двумя годами ранее для прослушивания прямых трансляций заседаний первого Съезда народных депута­тов), из которого он узнавал маршруты передвижения «танковых колонн», чтобы не пропустить «самое интерес­ное» и успеть туда, где «решится судьба демократии».

   Если самые худшие предположения оправдаются и дело действительно дойдет до третьей «бархатной», то ее пространством станет пространство Интернета. И может, впо­следствии ее так и окрестят - наперекор всем «цветоч­ным» постсоветским аналогам - «блоговая революция». Если Февраль начался на улице, а Август на улице закон­чился, то задача модераторов такой «блоговой революции» будет заключаться в обратном - не пустить юзеров на ули­цы (там будут действовать другие), а вместо этого предло­жить им интерактивное участие в массовой интернет-игре под названием «Операция «С Новым годом» - если пар­тийные клоны не смогут поделить Думу в декабре. Или «Операция «Подснежник» (зловещее жаргонное значение этого слова придаст юзерам дополнительную порцию адре­налина) - если ситуация дозреет лишь к началу марта.

    Пятое. Накануне Февраля и Августа окружение первых лиц представляло собой причудливый конгломерат квали­фицированных и грамотных, но печальных и неудачливых технократов, колоритных и элоквентных, но некомпетент­ных и активных одиозусов и безучастного большинства просто дорвавшихся. О последних можно и не говорить в силу их политической бессубъектности. Совсем другое де­ло - странные совпадения по первым двум группам.

    Об организаторских талантах и прорывных проектах по­следних премьеров Российской империи Александра Трепова и Николая Голицына стало известно лишь в последнее время из исследований историков. Вместе с тем уже при одном только упоминании предфевральского кабинета ми­нистров тут же возникает образ главы МВД Александра Протопопова - думца, введенного в кабинет для демонстра­ции намерений власти сотрудничать с общественностью, но ставшего чуть ли не главным камнем преткновения во взаи­моотношениях престола и цензового мира.

    Похожая ситуация сложилась и вокруг Горбачева, при­чем на этот раз представители обеих групп по иронии судьбы оказались соединенными вместе в качестве участ­ников «странного путча». С одной стороны - пессимистич­ный чекист, оптимистичный (и не потому ли погибший при загадочных обстоятельствах?) глава МВД, инициатив­ный (правда, не вовремя разболевшийся) премьер, угрю­мый оборонщик. С другой стороны - вообще непонятно откуда взявшийся вице-президент, дрожащие руки которого стали символом политической импотенции союзного Центра. Символом, не забытым, но лишь еще ярче восси­явшим в послеавгустовский период и осенявшим все по­пытки президента СССР сохранить свою власть.

     Можно сколько угодно спорить о начинаниях нынеш­них «монетаристов» и «отраслевиков», находя в действиях и тех и других свою правду и свою кривду. Но почему два ведомства, затрагивающие интересы всех без исключения россиян, возглавляются лицами, делающими максимум   возможного для того, чтобы медицина стала недоступной, социалка - неработающей, а образование - негарантиро­ванным? Словно в пику одному из преемников - куратору национальных проектов - эти лица проводят в жизнь соб­ственные альтернативные национальные контрпроекты. Или, точнее, антинациональные проекты. Почему они до сих пор на своих местах? И это при том, что два года назад один из них уже чуть было не спровоцировал «седую рево­люцию» и капитально обрушил рейтинг президента!

    Шестое. Легитимация «бархатных революций» послед-пего времени происходит примерно по одному и тому же сценарию: сброс старой власти нуждается в электоральном закреплении, хотя, понятное дело, итоги таких послерево­люционных выборов заранее предрешены - на них неиз­бежно побеждают революционеры. Но ни в Феврале, ни в Аигусте в принципе не ставилась задача какой-то легитимации случившегося. Отчасти - в силу традиционно свойст­венного нам правового нигилизма, отчасти - по причине откровенного признания уже самой революции главным и единственным свидетельством ее легитимности. Разве что в Феврале нацелились обо всем договориться на Учредилке. Однако бесславный конец данного начинания лишний раз доказал, что право легитиматора - это право победителя.

   А сейчас все может произойти прямо противоположным образом. Дурные выборы сделают неизбежным какое-то иное узаконение послевыборной реальности. То есть рево­люция опять окажется безальтернативным легитиматором собственной неизбежности. С той лишь только разницей, что теперь после нее все-таки придется провести «правиль­ные» и «свободные» выборы, о которых сегодня так мечта­ют отдельные зэки и повылезавшие из черной ДыРы тени прошлого.

   Седьмое. И наконец, еще один, пожалуй, самый глав­ный и сегодня наиболее очевидный, компонент формулы Февраля - это острое ощущение чего-то неизбежного, не­умолимо надвигающегося из послезавтра, точно гигант­ская смертоносная волна из одноименного американского фильма-катастрофы. В декабрьском номере «Политиче­ского класса» за прошлый год Валерий Соловей, рецензи­руя книгу Стивена Коэна, очень точно сказал: «По моим наблюдениям, с конца 1990 года массовый характер при­няло ощущение обреченности, впечатление, что события движутся к страшному, но неотвратимому концу». А ка­кими сильными были предчувствия катастрофы сто лет назад! Отдельные провидцы предугадывали чуть ли не точную ее дату. Вспомним волошинское: «<...> Умей чи­тать условные черты: / пред тем как сбылись Мартовские Иды, / гудели в храмах медные щиты...» (Жизнь Цезаря и политическая судьба последнего русского кесаря оборва­лись нумерологически - по нынешнему исчислению пос­ле всех календарных пертурбаций - в один и тот же день, 15 марта!) А разве сейчас не так? Разве уже не потянуло промозглой февральской хмарью, ощущаемой, по образ­ному выражению классика, «всем телом, всем сердцем, всем сознанием»?

     Конечно, развитие событий по описанной формуле Февраля вероятно, но не гарантировано. А вот несрабаты­вание этой формулы абсолютно гарантировано лишь при одном условии - неуходе Путина.